На этаже столкнулся с Ульяной: что же, хотя бы и Ульяну. Расплылся в улыбке.
— Ну привет, привет, — улыбнулась и Ульяна. — Чего такой довольный?
— Тебя увидал.
— Ладно врать.
— Правда.
Протянул руку, взял Ульяну за грудь. Так — нахаль-ненько, с полным будто бы правом, как он сам позже со стыдом вспоминал. Ульяна руку скинула.
— Ты чего? Слушай, да ты в стельку!
— Да нет, ничего еще… Ко мне зайдешь?
— Нет, — смотрела Ульяна внимательно и настороженно.
— Пошли выпьем…
Полез, привлечь попытался. Ульяна толкалась.
— Пусти. Пусти же!
На лестнице показался Арбузов. С рыком отпихнул Максима.
— Ты……?
Максим стоял, покачивался. Впрямь, прав Арбузов. Ему не нужны и неинтересны эти люди. В леднике в комнате есть еще водка и малосольные огурцы.
— Я предупреждал тебя? Ты…
Арбузов грозно раскраснелся, пыхтел, был, возможно, комичен, но Максим этого не замечал. Было неприятно и скучно.
120
Сон Вареньке приснился такой, что она, наверное, во сне зарделась, хотя не проверить. Ей снился Арька так близко, как она хотела, и с такими подробностями, которых она не знала еще наяву. Проснулась среди ночи. Световая тень проплыла по потолку, это проехал по улице автомобиль, какой-то специальный, неспециальным ночью нельзя. Ночные автомобили в их Колокольной были редкостью, так что Варенька сначала запуталась, где она. Но бубукала мерно мама, и болела разбитая на мосту губа, и все стало понятно: Арька только во сне, а так его нет, и она заплакала.
Снилось, что победа. Лето, Невский, засыпанный цветами, напротив «Окон Т.А.С.С.» выстроена триумфальная арка, полная лошадей с колесницами и знамен, а через нее идут победители: первый Арвиль, там же товарищ Киров, папа и Александр Павлович живые, и одноклассник Ваня, и Чижик, будто она тоже воевала, и вчерашний мужчина с моста. И салют.
А потом они остались вдвоем с Арькой.
А утром вспомнила сон: что лето. Неужели Победа будет только летом? Как долго!
— Могу помочь с пальтецом-то, — предложила Патрикеевна, хотя Варенька никому ничего не рассказала, а про губу сказала, что поскользнулась. — Поменяем на стеганку теплую, а продуктов в плюс можно взять — по твоим птичкиным аппетитам на месяц!
Варенька отказалась. И пуговица, кстати, только одна оторвалась, а вчера казалось, что все трещат. Одну пуговицу, верхнюю, можно и разную, даже получается форс. Пуговицу красивую Патрикеевна подарила — с розой.
Сон не отпускал. Ну чего же ждали они с Арькой, почему не поторопились?
121
Утренние извинения — кислые, скукоряченные, как неприбранная с вечера закуска. Арбузов их принял сквозь зубы.
Так принял, будто и не принял. Дружбе, стало быть — врозь. Максиму и впрямь было стыдно. Начал он припоминать былые алкогольные глупости: первым делом начинаешь путать свое и чужое.
— Сам же меня споил, — пошутить попытался.
Арбузов поморщился.
— Я там еще тебе изобретений нарыл, — сказал Максим. — Для плана «Д». До завтра подготовлю, занесу.
Арбузов кивнул.
Ульяна встретилась в коридоре, головой покачала:
— Сам все испортил. Дурак ты, Макс.
Максим потупился виновато, но теперь уже — актерствовал. Оглядел еще Ульяну раз исподлобья: кобыла кобылистая, нос, в общем, тяготеет к баклажану, и кожа под щеками обвисает эдак совершенно немолодежненько. А омут меж ног и вспомнить страшно: вспоминается рассказ про мальчика, у которого щенок в колодец упал. Даже и хорошо, что испортилось с ней.
Вот вчерашнюю барышню с моста при свете дня увидать: боязно. Вдруг померещилась в темноте красота неземная?
Боязнее вообще не увидать ее, впрочем.
Посмотрел в карту: мост называется 1-й Садовый.
Ближе к обеду его и Арбузова вызвал Рацкевич.
Щелкнул суставом.
— Чо мрачные такие? — сразу засек. — Поругались, что ли, ублюдки?
Арбузов-Максим не ответили. Рацкевич шлепнул ладонью по делу, только что видать выуженному из тридевятого сусека. Пыли в папке копилось с эпохи Урицкого, и ухнула вся эта пыль Максиму-Арбузову в носы. Закашляли хором, по типу клоунов.
— Как я вас! — хмыкнул Рацкевич. — Руки пожали быстро, козлы вонючие!
Пришлось.
— Смотрите мне, сука! Все личные свары после войны!
Потом Рацкевич с чего неясно заладил вдруг нахваливать Максима. И двусмысленное дело Заде помянул благосклонно, и работу с изобретателями оценил подозрительно высоко, и прытким котярой назвал, с деланой строгостью погрозив пальцем.