сии, у него заметелена биография, а у сына она только начиналась. Но
сын погиб на службе Родине, и его обращение к России тоже можно счи-
тать правомерным.
Потом сын уходит совсем, отец остается один:
«И в снежную тонет пустыню прощальное слово мое...»
Течёт мимо ненужное, чужое многолюдье. На других нет вины, ибо ну-
жен только один - тот, кто никогда больше не откликнется. Последняя
строчка ставит всё на свои места. Хорал пропал, и всё до ужаса стало яс-
ным, как в снежный зимний день при ярком солнце, на которое смотреть
нельзя - получишь ожог сетчатки:
«Убитому жалуюсь сыну на участь живого отца».
В СЕМЬЕ ЕДИНОЙ
Глебу Сопину
Мне страшно: а вдруг я неволю
Живущих живым сострадать?
Я жалуюсь
Белому полю,
Чтоб голос мой слышала мать:
«Мне холодно, мама,
Я стыну.
Мой голос звучит или нет?»
Торжественно. Людно. Пустынно.
Ни слова, ни звука в ответ.
Россия, родимая, стыну!
Метелит в бурьяне быльё.
И в снежную тонет пустыню
Прощальное
Слово моё.
Бессмысленно-медленно стыну.
И нет многолюдью конца.
Убитому
Жалуюсь
Сыну
На участь
Живого отца.
76
ТОПОЛЁК
Подари мне листок, тополёк,
Золотого оклада иконку.
Ты своею листвою поблёк.
Я своей облетаю тихонько.
Сердцем чувствую
Ласку и боль,
Но второе щедрей выдаётся.
Мы до грусти похожи с тобой,
Отражаясь в судьбе,
Как в колодце.
Я тебя понимаю, дружок,
До глубинных корней понимаю:
Сколько раз свою душу ожёг
О бураны
На подступах к маю!
В балагане для массовых сцен
Одиночкой пропел я во поле.
Был свободным
Меж карцерных стен
И невольником классовой воли.
Путь земной мой
Едва ли далек.
Жизнь нас рубит,
Как яростный конник.
Протяни мне ладонь,
Тополёк,
Сквозь решётку
На мой подоконник.
(Любимое стихотворение отца, которое в 1989 году Глеб, уходя в ар-
мию, переписал в записную книжку).
77
БЕЗ КОНВОЯ ЛЕТЯТ ЖУРАВЛИ...
В 1990 году в журнале «Наш
современник» благодаря со-
действию В. В. Кожинова по-
явилась подборка стихов Ми-
хаила Сопина. Этот номер
попал в Америку. В городе
Монтеррее его случайно купил
писатель-эмигрант
Алексей
Коротюков. Сел за пишущую
машинку и напечатал:
«Вы первый русский поэт, к
которому за последние десять
с лишним лет мне захотелось обратиться...»
Письмо пришло в адрес «Нашего современника», оттуда переслали в Во-
логодское отделение Союза писателей, а те отдали нам.
Миша сказал:
- Уже только ради такого письма можно было жить и трудиться.
Алексей рассказывал о себе. Бывший московский киноактёр и кино-
сценарист, журналист, писатель. Уехал в Америку в 70-е годы. Причины
выезда не объяснял - впрочем, они прочитывались в его романе «Нелегко
быть русским шпионом», первую часть которого Алексей нам подарил.
В романе - тема лживости, пронизывающей всё общество сверху дони-
зу. Язва афганской войны. Слежка КГБ. Язык, стиль - всё замечательно.
Как хорошо этот роман читался бы, к примеру, в журнале «Новый мир»!
Какой «бомбой» мог бы оказаться, опубликованный вовремя! Увы, не слу-
чилось... Алексей Коротюков напишет свое последнее письмо к нам, так
и не узнанный в России, в убогой монтеррейской хибаре, где за стенкой
будет плакать соседский ребенок, а во дворе хлопать на ветру чужое мо-
крое бельё.
...А тогда завязалась тёплая переписка; к ней подключились и я, и
Алёшина жена. Они присылали нам фотографии с видами на океан, мы
удивлялись качеству этой любительской цветной фотосъёмки. («Кодак» в
России был ещё не известен).
Алексей рассказывал, что жизнь в Америке не такая уж простая. Рус-
ские эмигранты трёх волн держатся друг от друга особняком. У семьи
Коротюковых больше друзей среди американцев, чем среди русских.
Ощущение ненужности, одиночества. Русские писатели не котируются -
американцам достаточно одного Солженицына.
Разговор переключался на детей. Мы рассказали о гибели Глеба. У
Алексея и его жены Ирины - своя боль, сын Тимоша. Рядом - Голливуд,
зараза наркомании...
Мы поделились печалью - невозможно издать книгу Глеба. И тут Алек-
сей сделал нам роскошный подарок: прислал заверенные по международ-
ным стандартам права на издание своего романа «Нелегко быть русским
шпионом» сроком на три года (по замыслу, гонорар от публикации должен