Нет, смысла ходить нет, хоть мне это, возможно, сейчас и помогло бы. Терять расположение моей двойняшки, ради, может быть, очень, может быть, не очень хорошего секса, не стоит ни при каком раскладе. Скорее, первое, чем второе, тем не менее, не стоит. Почему я думаю, что качество будет высоким? Оно в большинстве случаев зависит от изначальной степени притяжения. А притяжение имеется, равное отталкиванию. Когда любая часть Венца находится от меня на расстоянии десяти сантиметров (или меньше), у меня в организме начинается усиленная выработка гормонов. Встаёт у меня, короче. Как сука, теку. Смешно то, что его организм улавливает мои летучие вещества, не помню, как они называются, и отвечает им взаимностью. Встаёт у него, короче. Как сука, течёт. У меня есть глаза. Я вижу. У меня есть желания. Я не ледышка. У меня есть разум. Я держу контроль. Он тоже держит, подкатывая, скорее, так, для остроты словца. Хотя пару раз, на пьяную голову, срывало, пытался зажать. Не знаю, как у меня хватило выдержки, откуда я её, выдержку эту, брала. Нет, говорила, это всего лишь организм. Ценно то, что в дефиците. Такие, как мы, пресыщенные, ценят равных, даже если этих равных охота приложить к утюгу. Равенство – это дистанция. Иначе равняться некому. Венц соглашался, и принимался нести чушь о “нас”: давай уедем, давай к попуасам, на острова, или по миру кататься на велосипедах, бороды отрастим в разных местах, людей будем совращать в соревновательном порядке. С Лидой хорошо, но ненадолго, она и сама это понимает. Серые глазищи, наркоманские. Никуда я с ним не поеду. Хотела бы, но не поеду. На полпути кинет. Со стюардессой на Бали улетит. Менту гланды вырвет. Грохнут его где-нибудь за шашни с женой высокопоставленного дяди. Закроют за разбой. Оно мне надо? Он жизнь свою не ценит, ни свою, ни чужую. Вопрос, толком не открывавшийся, закрыт. Ярость беса перед зеркалом? Ярость от невозможности разбить стекло. Закрытая дверь Лиды встает у меня на пути. Оттуда лезет тишина.
Стою под дверью. Лампы белеют. Потолок натяжной, мысль скрипучая. Я так спокойно думаю о всякого рода возможностях потому, что запрет на мысли только заставит их расти. Оценив “за” и “против” со всех сторон, без страха, приходишь к объективному решению. Я так спокойно рассуждаю о том, стоит ли сходить к Венцу на хуй, чтобы отделаться от птицы. Можно порассуждать и о другом, разница небольшая. В городе, где завещанный дом, живёт наш отец, это мне тоже сказал адвокат. Тот самый Глеб, которого мама звала перед смертью. Птица голодна, клевать нечего. Лампы белеют, нули пляшут. Деться бы куда-нибудь. Иду к себе. Дурь кончается. Надо бы взять ещё. Вроде, было достаточно… Сколько я скурила? Вчера, перед выходом и сейчас… Не могла я столько скурить. Или могла? Могла. Раньше это был ритуал. Индика, чтобы зачёрпывать идеи из своих недр, широким ковшиком, сатива – их выражать. Сейчас я ныряю в трубку, чтобы туда, следом за мной, черти не втиснулись. Я дую, они нет. Черти научились плавать в огне, но не от травы летать. Я научилась, они нет. Плыву. Сижу в кресле, откинувшись, и залипаю в окно. Дождя нет. Небо темнеет медленно, ночи ещё белые, но серого в них уже больше. Серые кошки. Кошки скребут.
Открывается дверь. За спиной, но я слышу. Лида, в махровом халате до пят, ненакрашенная, пришла сама. Халат зелёный и очень к ней идёт. Шмалью тянет, гляди-ка, учуяла. Шмаль ей не интересна. Она – датчик моего присутствия.