Прежде чем немцы поняли, что они попали в западню, все для них было кончено; поэтому они даже не пытались сопротивляться и обратились в бегство, просачиваясь через все просветы, какие виднелись между тремя рядами их врагов. Конрадин готов был погибнуть на месте, но Фридрих и Гальвано Ланча взяли его коня за поводья и увлекли его за собой галопом, несмотря на то что юноша пытался вырваться.
Они проделали таким образом сорок пять миль, остановившись только один раз, чтобы накормить лошадей; наконец, они прибыли в Астуру — виллу, расположенную в одной миле от моря. Слуги синьора Франджипани, которому принадлежала эта вилла, признали в них немцев; они доложили своему хозяину, что пять или шесть человек, залитых кровью и забрызганных грязью, только что спешились на берегу и договорились с каким-то рыбаком, чтобы он отвез их на Сицилию: отъезд был назначен на ближайшую ночь.
Синьор Франджипани расспросил слуг о том, как одеты эти немцы, и, узнав, что на них позолоченные доспехи и что на их шлемах красуются короны, больше не сомневался в том, что это именитые беглецы; он еще больше уверился в этом, когда в тот же день узнал, что армия Кон-радина была разгромлена Карлом Анжуйским. Тогда он подумал, что среди этих беглецов, возможно, находится сам Конрадин, и рассудил, что если это так, то он может выдать его Карлу Анжуйскому и тот, несомненно, оценит голову своего заклятого врага на вес золота.
В итоге, узнав, в котором часу беглецы собираются отбыть на Сицилию, синьор Франджипани приказал спустить на воду лодку вдвое больше той, какая была для них приготовлена, спрятал в ней человек двадцать солдат, пришел туда сам, едва начало темнеть, и, укрывшись в маленькой бухточке, принялся ждать, когда рыбак отчалит; как только тот это сделал, синьор Франджипани тоже снялся с якоря, а поскольку его лодка была вдвое больше той, которую он преследовал, он вскоре догнал ее и даже перегнал. После этого синьор Франджипани развернул лодку поперек, преградив беглецам дорогу, и приказал им сдаться. Конрадин попытался было обороняться, но его сопровождали только четверо солдат, а у синьора Франджипани их было двадцать; поэтому беглецам пришлось уступить превосходящей силе, после чего обоих молодых людей вместе с их свитой отвели как пленников в Астурскую башню.
Синьор Франджипани не ошибся в расчетах: он получил от Карла Анжуйского синьорию Пилоза, расположенную между Неаполем и Беневенто, и в обмен на это выдал королю Сицилии своих пленников.
Как только во власти Карла Анжуйского оказался последний соперник, которого, по его мнению, ему следовало опасаться, он стал колебаться между смертным приговором и пожизненным заключением: смерть была более верным средством, но позволить палачу отрубить юному семнадцатилетнему королю голову значило подать людям чудовищный пример жестокости. Поэтому Карл счел своим долгом известить папу о своих сомнениях и попросить у него совета.
В ответном послании непреклонного Климента IV была только одна строка, страшная своим лаконизмом:
"Vita Corradini, mors Caroli. — Mors Corradini, vita Carols[64]".
После этого Карл больше не колебался: преступление, дозволенное папой, переставало быть преступлением и становилось справедливым деянием. Король созвал суд: в этот суд входило по два представителя от каждого из двух городов Терра ди Лаворо и Княжества. Конрадин предстал перед этим судом по обвинению в том, что он восстал против своего законного государя, пренебрег отлучением от Церкви, вступил в союз с сарацинами, а также грабил католические монастыри и церкви.
Лишь у одного человека достало смелости подать голос в пользу Конрадина; того, кто проявил подобное мужество, звали Гвидо Лукариа; только один судья согласился огласить приговор: история не сохранила имени того, кто проявил подобное малодушие. Однако Виллани рассказывает, что едва лишь этот судья огласил смертный приговор королю, как Роберт, граф Фландрский, зять Карла Анжуйского, поднялся, достал свою шпагу и, пронзив ею грудь судьи, воскликнул:
— На, вот тебе за то, что ты посмел осудить на смерть такого благородного и славного государя.
Судья упал, вскрикнув, и почти тут же испустил дух. Это убийство осталось безнаказанным, добавляет Вил-лани, так как король и все его придворные признали, что Роберт Фландрский поступил как доблестный дворянин.
Конрадина не было в зале суда, когда оглашали приговор; секретарь суда спустился в тюрьму, где тот находился, и увидел, что узник играет в шахматы с Фридрихом.
Молодые люди, не вставая, выслушали приговор, зачитанный секретарем, а затем продолжили прерванную партию.
Казнь должна была состояться на следующий день, в восемь часов утра: Конрадина вели на казнь вместе с Фридрихом, герцогом Австрийским, графами Гуалферано и Бартоломео Ланча, а также Герардо и Гальвано Донора-тико из Пизы. Карл Анжуйский даровал ему только одну милость: право быть казненным первым.
Подойдя к подножию эшафота, Конрадин оттолкнул двух палачей, желавших помочь ему взойти по лестнице, и твердым шагом поднялся по ней один.
Оказавшись на помосте, он снял плащ, а затем встал на колени и с минуту молился.
Молясь, Конрадин услышал, что к нему приблизился палач; он показал ему жестом, что молитва уже закончена, а затем действительно встал и громко воскликнул:
— О матушка! О матушка! Какое страшное горе причинит тебе известие обо мне, которое ты получишь!
После этих слов, услышанных толпой, в ней послышались рыдания; Конрадин понял, что у него остались среди этого народа друзья и, может быть, даже те, кто отомстит за него.
Тогда он снял с руки перчатку и, бросив ее в гущу толпы, крикнул:
— Самому смелому!
А затем подставил свою голову палачу.
Фридриха казнили тотчас же после него, и, таким образом, молодые люди сдержали данное друг другу обещание, что даже смерть не сможет их разлучить.
Затем настала очередь Гуалферано и Бартоломео Ланча, а также графов Герардо и Гальвано Доноратико из Пизы.
Перчатка, брошенная Конрадином в толпу, была подобрана Энрико д'Апиферо, который отвез ее Педро Арагонскому, единственному и последнему наследнику Швабской династии, кем он был в качестве супруга Констанции, дочери Манфреда.
ДЖОВАННИ ДА ПРОЧИДА
В конце 1268 года в Салерно жил один знатный сицилиец по имени Джованни, который был синьором острова Прочила, а потому его звали обычно Джованни да Прочила. В ту пору Джованни было, вероятно, около тридцати пяти лет.
Хотя сицилиец был еще молод, он снискал громкую славу, причем не только своей знатностью (а помимо того, что Джованни был синьором острова Прочида, он был к тому же владетелем Трамонти и Кайяно — от своего лица и владетелем Постильоне — от лица своей жены), но и воинской доблестью, ибо он сражался вместе с Фридрихом, и умелым управленчеством, ибо порт Палермо строился под его руководством. Наконец, его имя было ничуть не меньше известно и в науке: в самом деле, Джованни особенно отдавался медицине и исцелял болезни, которые самые выдающиеся светила того времени считали неизлечимыми.
После смерти Манфреда, у которого синьор да Прочида был главным протонотарием, он примкнул к Карлу Анжуйскому, сделавшему его членом своего совета; однако, то ли узнав, по словам одних, что Карл Анжуйский был любовником его жены Пандольфины, то ли по той причине, что трагическая смерть Конрадина отдалила его от нового короля, он покинул Салерно и переехал на Сицилию, причем его отъезд не вызвал никаких подозрений, поскольку он уже находился в отсутствии за два года до этого, когда Карл Анжуйский, отправляясь вместе со своим братом Людовиком IX в Тунис, позволил двум своим официальным фаворитам, одного из которых звали Гуал-тьери Караччоло, а другого — Манфредо Коммачелло, обратиться к Джованни да Прочида по поводу поразившей их болезни.