Между тем к церкви приближалась еще одна группа палермитанцев, состоявшая из девушки, ее жениха и двух ее братьев; за ними от самых ворот Палермо следовал некий сержант по фамилии Друэ, а также четверо солдат, которые были вооружены шпагами и кинжалами и, помимо этого оружия, держали в руках, будто палки, хлысты из бычьих жил. Палермитанцы прошли по мосту Адмирала и уже собирались войти в церковь, как вдруг Друэ, пройдя вперед и встав у дверей церкви, обвинил молодых людей в том, что под платьями паломников они прячут оружие. Сицилийцы, желая избежать стычки, тотчас же распахнули свои плащи и показали, что у них нет никакого оружия, не считая посохов, которые они держали в руках.
— Значит, — заявил Друэ, — вы спрятали свое оружие под платьем этой девушки.
С этими словами он протянул к ней руку и дотронулся до нее столь непристойным образом, что она вскрикнула и лишилась чувств, упав в объятия одного из своих братьев.
И тогда ее жених, не в силах больше сдерживать гнев, резко оттолкнул Друэ, а тот, размахнувшись хлыстом из бычьих жил, который был у него в руке, ударил молодого человека по лицу. В тот же миг один из двух братьев, выхватив из ножен шпагу Друэ, нанес сержанту столь сильный удар, что проткнул его насквозь и он упал замертво. В это мгновение зазвонили колокола и началась вечерня.
Молодой человек, понимая, что он зашел слишком далеко, чтобы отступать, тотчас же поднял свою окровавленную шпагу и закричал:
— Ко мне, Палермо! Ко мне! Смерть французам! Смерть французам!
После этого он напал на одного из солдат, ошеломленного тем, что произошло, и уложил его рядом с сержантом.
Жених тотчас же схватил шпагу этого солдата и поспешил на помощь своему другу, отбивавшемуся от двух французов, которые еще оставались в живых.
В тот же миг клич: "Смерть, смерть французам!" разнесся на огненных крыльях возмездия до самого Палермо.
Мессир Алаимо да Лентини был в это время в городе вместе с двумястами заговорщиками.
Увидев, что происходит, он понял, что следует ускорить время условного сигнала; сигнал был дан, и побоище, начатое у дверей маленькой церкви Святого Духа убийством сержанта Друэ, докатилось до Палермо, потом до Монреале, а затем и до Чефалу; отряды заговорщиков устремились в глубь Сицилии, взывая о мщении и свободе.
Каждый замок становился могилой для укрывавшихся там французов, каждый город отзывался на клич, брошенный Палермо, в каждой церкви звонили колокола, созывая на свою вечерню, и менее чем за неделю все французы, находившиеся в Сицилии, были убиты, за исключением двоих, которые, вопреки обыкновению всех своих соотечественников, проявили себя добрыми и милосердными людьми.
Эти два человека были сеньор де Порселе, правитель Калатафими, и сеньор Филипп де Скалембр, правитель Валь ди Ното.
Карл Анжуйский, находившийся в Риме, узнал о Сицилийской вечерне благодаря архиепископу Монреале, приславшему к нему гонца с известием о том, что произошло на острове. Однако Карл Анжуйский встретил этого вестника несчастья стойко, как всякий благородный человек встречает страшную беду, и ответил только:
— Хорошо, мы отправимся туда и посмотрим на это своими глазами.
Затем, когда гонец ушел, оставив его одного, Карл воздел руки к Небу и вскричал:
— Господь Бог, раз уж, после того как ты щедро осыпал меня своими дарами, тебе угодно ниспослать мне сегодня совсем другую судьбу, сделай так, чтобы я спускался с трона постепенно, шаг за шагом, и, клянусь, я оставлю на каждой из его ступеней тысячи своих врагов!
ПЕДРО АРАГОНСКИЙ
Первой заботой сицилийских синьоров было отправить два посольства: одно в Мессину, а другое в Алькойль; первое — к своим соотечественникам, второе — к Педро Арагонскому.
Вот письмо палермитанцев, до сих пор хранящееся в архиве Мессины[65]:
"От имени всех жителей Палермо и всех их верных соратников в борьбе за свободу Сицилии, всем дворянам, баронам и жителям города Мессины, с приветом и заверениями в венной дружбе.
Мы извещаем вас о том, что по милости Божьей мы изгнали с нашей земли и из наших краев аспидов, пожиравших нас и наших детей, высасывавших даже молоко из груди наших жен. Поэтому мы просим и молим вас, кого мы считаем своими братьями и друзьями, сделать то же, что сделали мы, и восстать против страшного дракона, нашего общего врага, ибо пробил час, когда мы должны освободиться от нашего рабства и избавиться от тяжкого ига фараона; ибо пробил час, когда Моисей должен вывести сынов Израиля из плена; ибо, наконец, пробил час, когда перенесенные нами страдания смыли грязь совершенных нами грехов. Так пусть же всемогущий Бог Отец, сжалившийся над нами, обратит свой взор и на вас, чтобы под этим взором вы проснулись и воспрянули для свободы.
Писано в Палермо, 14 мая 1282 года".
Тем временем король Педро Арагонский вступил в борьбу с Мира-Босекри, царем Буджии, и всеми африканскими сарацинами, ибо, стоило им увидеть, что арагонская армия обосновалась в Алькойле и построила там укрепления, как они отправили по всей стране верховых, возвещавших о начале войны; таким образом, перед Педро Арагонским, прижатым спиной к морю и имевшим позади себя свой собственный флот под командованием Рохера де Лаврия, оказалось более шестидесяти тысяч человек, которые окружали стену, построенную по его приказу, причем это были не только мавры, но также арабы и сарацины.
И вот однажды дону Педро сказали, что какой-то сарацин желает поговорить с ним лично, отказываясь сообщить кому бы то ни было другому важную новость, которую он якобы принес. Король велел тотчас же привести этого человека к нему и находившимся рядом с ним вельможам; однако, когда сарацин увидел это множество рыцарей, он отказался говорить в их присутствии и заявил, что откроется только королю и его духовнику. Король, отличавшийся необыкновенной храбростью и к тому же никогда не расстававшийся со своими латами и оружием, с которыми он не боялся ни арабов, ни мавров, ни сарацин, ни кого бы то ни было на свете, тотчас же приказал всем удалиться и остался наедине с архиепископом Барселоны и незнакомцем.
И тогда сарацин встал на колени перед королем и сказал:
— Благороднейший король и господин, я был в числе тех, кому предстояло принять христианскую веру вместе с царем Константины, упокой Господи его душу! Но, поскольку никто, к счастью, не знал о принятом мною решении, я уцелел во время бойни и присоединился к твоим врагам лишь для того, чтобы никто ничего не заподозрил. И вот теперь я должен открыть тебе одну великую тайну; однако, если я не стану прежде христианином, то, поведав ее, предам сарацин, ибо, пока у меня с ними один бог, нас неизбежно связывают общие интересы, в то время как стоит мне принять крещение, и христиане, напротив, станут моими братьями, и если я тогда не скажу тебе того, что должен сказать, то предам уже их. Поэтому, коль скоро ты хочешь узнать новость, которую я принес, а эта новость, повторяю, необычайно важна для тебя и твоих воинов, согласись стать моим крестным отцом и прикажи преподобному архиепископу, стоящему рядом с тобой, окрестить меня.
Дон Педро повернулся к архиепископу и спросил его на каталанском языке:
— Что вы об этом думаете, святой отец?
— Что не подобает удалять кого бы то ни было с пути, ведущего к Господу, — ответил архиепископ, — и что подобает встречать как Божьего посланника всякого, кто стремится к Богу.
Услышав эти слова, король повернулся к сарацину и спросил его:
— Откуда ты и как тебя зовут?
— Я из города Альфандех, и зовут меня Якуб Бен-Ассан.
— Готов ли ты отказаться от твоего города и твоей веры и поменять свое имя Якуб Бен-Ассан на имя Педро?
— Это мое чистосердечное желание, — ответил сарацин.
— В таком случае, исполняйте свой долг, святой отец, — обратился король к архиепископу.
Архиепископ, взяв серебряный кувшин, освятил воду, которая в нем была, и, окропив голову сарацина несколькими каплями этой воды, окрестил его во имя Святой Троицы; закончив, он сказал: