— Это адмирал Молло, — сказал капитан, — он наверняка идет в Палермо на своем "Фердинандо"; ей-Богу, он вовремя нас заметил, а не то нам пришлось бы пережить неприятные минуты.
— И где же мы теперь, капитан?
— О! Мы, знаете ли, далеко продвинулись и находимся среди островов. Смотрите в ту сторону, и минут через пять вы увидите пламя Стромболи.
Я повернулся в указанную сторону и, в самом деле, еще до истечения срока, назначенного капитаном, увидел, как небо на горизонте приобрело красноватый оттенок, и услышал грохот, весьма похожий на тот, какой могла бы производить батарея из десяти—двенадцати пушек, дающих залпы одна за другой. Это и был вулкан Стромболи.
Он заменял нам маяк, способный указывать, с какой скоростью мы двигались. В первый раз, когда я его услышал, он находился впереди судна, вскоре оказался справа от него, а вслед за этим, наконец, — позади нас. Между тем было уже три часа утра и стало светать.
Я никогда не видел более великолепного зрелища. Шторм постепенно утих, хотя мистраль по-прежнему давал о себе знать. Море снова стало лазурно-голубым и являло собой картину движущихся Альп с их мрачными долинами и голыми горами, увенчанными белоснежными шапками пены. Наша легкая как перышко сперонара, гонимая ветром, мчалась по водной поверхности, то взмывая вверх, то летя вниз, то снова поднимаясь, то опять падая с ужасающей скоростью и в то же время крайне осмысленно. Дело в том, что старый Нунцио продолжал стоять у руля, и, как только позади нас вздымалась та или иная плавучая гора, а затем низвергалась, готовая нас поглотить, он легким движением отводил сперонару в сторону, и мы ощущали, как гора, ненадолго ослабев, клокотала под нами, а затем взваливала нас на свои могучие плечи и возносила на свой самый высокий гребень, так что мы снова могли видеть на два-три льё вокруг все эти пики и долины. Внезапно гора оседала, жалобно вздыхая под корпусом нашего судна, и мы снова падали, низвергнутые стихией почти отвесно, а затем оказывались на дне ущелья, откуда не было видно ничего, кроме новых валов, которые готовились нас поглотить, но, напротив, словно повинуясь воле старого рулевого, вновь взваливали сперонару на свою трепещущую спину и возносили нас к небесам.
На протяжении двух-трех часов мы созерцали это величественное зрелище, в то же время продолжая двигаться к берегам Сицилии, к которым мы уже должны были приблизиться, так как недавно оставили позади Липари, древнюю Мелигуниду, и Стромболи, древнюю Стронгилу; между тем перед нами расстилалась огромная пелена, как будто туман, унесенный мистралем, сгустился, скрывая от нас берега древней Тринакрии. Мы спросили у рулевого, движемся ли мы к невидимому острову и можно ли надеяться, что облако, скрывающее от нас богиню, падет. Нунцио повернулся в сторону запада, вытянул руку у себя над головой, а затем, повернувшись к нам, спросил:
— Вы голодны?
— Еще бы, — ответили мы в один голос. — Мы не ели уже почти сутки.
— Что ж! Обедайте, и я обещаю вам Сицилию на десерт.
— Ветер дует с Сардинии? — спросил хозяин судна.
— Да, капитан, — ответил Нунцио.
— Значит, мы будем в Мессине сегодня?
— Сегодня вечером, через два часа после молитвы "Аве Мария".
— Это верно? — спросил я.
— Так же верно, как Евангелие, — откликнулся Пьетро, накрывая на стол. — Ведь сам старик это сказал.
В тот день не было возможности ловить рыбу, так что пришлось свернуть шею двум-трем цыплятам; нам подали также дюжину яиц и принесли из трюма две бутылки бордо, после чего мы пригласили капитана отобедать вместе с нами. Поскольку он был страшно голоден, его не пришлось уговаривать так долго, как накануне. Впрочем, сказав, что Пьетро накрыл на стол, я выразился метафорически. Дело в том, что накрытый стол тотчас был опрокинут, и нам пришлось есть стоя, прислонившись к какой-то опоре, в то время как Джованни и Пьетро держали подносы. Остальные члены команды последовали нашему примеру. Только старый Нунцио, казалось не чувствовавший усталости, голода и жажды, продолжал оставаться у руля.
— Скажите-ка, капитан, — спросил я у нашего сотрапезника, — не будет ли беды, если мы пошлем рулевому бутылку вина?
— Гм! — произнес капитан, озираясь вокруг. — На море еще сильное волнение, и судно вот-вот зачерпнет бортом.
— Ну, тогда хотя бы стаканчик?
— О! Стаканчик — это не страшно. Послушай, — сказал капитан, обращаясь к Пеппино, который только что появился на палубе, — послушай, возьми этот стаканчик и отнеси его старику, только не пролей, ясно?
Пеппино скрылся в каюте, и минуту спустя мы увидели над ее крышей голову рулевого, вытиравшего рот рукавом, в то время как мальчик уносил пустой стакан.
— Спасибо, ваши превосходительства, — произнес Нунцио. — Гм! Гм! Спасибо. Недурно, не так ли, Винченцо?
И тут появилась вторая голова.
— Вино и вправду хорошее, — промолвил Винченцо, сняв шапку, и исчез.
— Как! Их там двое? — спросил я.
— О! В непогоду они никогда не расстаются: это старые друзья.
— Значит, еще один стаканчик?
— Ладно, еще один! Но этот будет последним.
Пеппино отнес на корму наше второе приношение, и вскоре мы увидели руку, которая протягивала Нунцио стакан, осушенный точно наполовину. Нунцио снял шапку, поклонился нам и выпил.
— А теперь, ваши превосходительства, — сказал он, вернув пустой стакан Винченцо, — я полагаю, что если вам угодно будет повернуться в сторону Сицилии, то скоро вы кое-что увидите.
Действительно, несколькими минутами раньше стали ощущаться порывы ветра, который дул с Сардинии и которым мы воспользовались, развернув небольшой латинский парус, поднятый на верх носовой мачты. При первом же дуновении этого ветра туман, нависший над морем, стал подниматься, подобно дыму, отдаляющемуся от очага, и постепенно открывать берега Сицилии и горы Калабрии, на первый взгляд составляющие от мыса Бьянко до выступа Пеццо один и тот же материк, над которым господствовала огромная вершина Этны. Легендарная, овеянная мифами земля Овидия, Феокрита и Вергилия предстала, наконец, взорам, и наше судно, подобно кораблю Энея, шло к ней на всех парусах, будучи уже не под защитой древнего морского бога Нептуна, а под покровительством Девы Марии, нынешней путеводной звезды моряков.
БЛАГОРОДНАЯ МЕССИНА
Мы быстро приближались к берегу, пожирая глазами круговую перспективу, открывавшуюся перед нами подобно гигантскому амфитеатру. В полдень мы оказались вблизи мыса Пелоро, названного так по имени кормчего Ганнибала. Африканский полководец убегал в Азию от римлян, преследовавших его в Африке, и, добравшись до места, где мы теперь находились и откуда невозможно разглядеть пролив, решил, что его предали и загнали в бухту, где враги собираются окружить его и взять в плен. Ганнибал был человеком скоропалительных и крайних решений; он взглянул на свою руку: кольцо с ядом, которое он носил постоянно, по-прежнему было у него на пальце. И тогда, уверенный в том, что молниеносная смерть избавит его от позора рабства, полководец пожелал, чтобы тот, кто его предал, отправился к Плутону и доложил о его скором прибытии; отказавшись предоставить кормчему двухчасовую отсрочку, о которой тот просил, чтобы оправдаться, Ганнибал приказал бросить беднягу в море; два часа спустя он убедился в собственной ошибке и назвал именем несчастной жертвы мыс, который из-за своей протяженности скрыл от взора полководца пролив; это название, плод запоздалого раскаяния, увековеченного историками, сохранилось вплоть до наших дней.
Между тем с каждой минутой складки местности на берегу становились все более явственными для наших глаз; белоснежные селения выделялись на ее зеленоватом фоне; мы начали различать античную Сциллу, это чудовище с женской грудью и туловищем, опоясанным ненасытными псами: оно вселяло ужас в древних моряков, и избегать его настойчиво советовал Энею провидец Гелен. Мы же оказались менее осторожными, чем троянский герой, хотя только что, как и он, едва уцелели во время бури. Море снова стало совершенно спокойным, и вместо смолкнувшего собачьего лая слышался лишь шум моря, бившегося о берег; современная Сцилла раскинулась перед нами во всей своей живописности, с древними скалами, увенчанными крепостью, которую возвел Мюрат, и с каскадом домов, спускающихся к морю с вершины горы, подобно стаду, бегущему на водопой. Я спросил у капитана, нельзя ли сбавить скорость нашего движения, чтобы я успел распознать с картой в руках все эти города со звучными и поэтичными именами; моя просьба как нельзя лучше совпадала с его намерениями. Наша сперонара, слишком гордая и кокетливая, чтобы войти в Мессину в том плачевном виде, в каком она все еще пребывала после бури, и сама нуждалась в короткой остановке, необходимой для того, чтобы починить сломанную рею и оснастить ее новыми парусами. Судно легло в дрейф, чтобы матросы могли спокойнее выполнять свою работу. Я взял свой дневник и стал делать в нем записи; Жаден взял свою папку для эскизов и принялся зарисовывать берег. Так быстро и с пользой пролетели два-три часа; затем, когда каждый покончил со своим делом, мы опять взяли курс на Мессину, и наше маленькое судно вновь принялось рассекать морскую гладь столь же стремительно, как птица, спешащая в свое гнездо.