Он посмотрел на меня, улыбнулся:
- Пей чай, и … давай … быстро домой!
Я осушил чашку одним глотком, встал и кивнул. Мне хотелось что-то сказать, и даже остановился, но быстро кивнув, просто сказал:
- Спасибо, мистер Грензко, у вас, и правда, вкусный чай.
Он улыбнулся, кивнул, и открыл дверь, выпуская меня на улицу. И поставил чашку на ступеньки рядом с дверью.
Я вышел, посмотрел на него, на чашку, потом еще раз кивнул, и побежал к темнеющим воротам, которые разрывали собой белый каменный забор. В ушах только звенел голос «пожалуйста, Генри, тебе спасибо, что зашел …, только помни, это не простые спички, не трать их зря …».
Я бежал. Листья кукурузы время от времени цепляли меня за одежду, царапали руки. Уже было совсем темно, когда я оказался на окраине поля и увидел огни в доме Стоунов. Теплый свет, который лился из окон, сильно контрастировал с холодным светом, появившейся луны и мерцающих звезд. Я непроизвольно вздрогнул. Фраза о том, что украденная вещь может жечь душу не выходила из головы. Я раздумывал, почему он это сказал. Потом вспомнил его слова о необычности спичек. Я решил для себя, что этот Грензко очень был странным. Рука сама потянулась к карману, и я стал рассматривать коробок, отражающий завораживающий свет почти круглой луны.
Я открыл его. Он не был полным, как не был и новым. Было видно, что им уже пользовались. И, возможно, хранили уже давно. Именно такой картинки, с лошадью, вставшей на дыбы, я даже не помнил. Может и не видел никогда до этого. Возможно, Грензко купил эти спички где-то очень далеко. И я достал одну. И сам не понимая зачем, чиркнул ею о темную полоску сбоку коробка, и она зажглась. Осветила округу. Свет мне показался очень ярким. Я смотрел на него и не мог пошевелиться, пока огонь не обжог мои пальцы. А когда свет погас, наступила кромешная тьма. Я не видел ничего. В голове появилась ноющая боль. Она пульсировала, то нарастая, когда я пытался хоть что-то рассмотреть, то затихая. Я всеми силами моей души хотел выбраться из оков этой тьмы. Крутил головой, пытаясь найти малейшие признаки света. И тут боль исчезла так же внезапно, как и появилась и забрала за собой эту временную слепоту. И случилось нечто необычное. Я снова видел. Свет, блики, отражение света луны. Но этого я жаждал, удивило меня не это. Удивил ракурс, с которого я смотрел на поле, на дома нашего городка. Самым невероятным образом все это было внизу, подо мной. А я, судя по всему, летел.
Я тут же вспомнил свои мысли, когда погасла спичка и наступила темнота. Я хотел убраться с того места, где стоял. Сорваться, любым способом покинуть это непонятное место. Просто испугавшись. И, по всей видимости, это и сделал. Только таким вот экстравагантным способом – взлетев.
Как только я попытался логически понять, как это происходило физически. Каким именно образом мое тело смогло взлететь. Что позволяет ему в воздухе держаться, с помощью крыльев или чего-то еще, я почувствовал, что падаю. И вот потом, следующий отрезок времени у меня вызывает вопросы до сих пор. Первое, что я могу сказать, путь к дому я проделал по воздуху. Проще говоря, я прилетел домой. Все ощущения, которые до сих пор мое тело хранит, были именно связанные с полетом. Ударился головой о дверь. Кажется, что даже не успев досчитать до пяти, как дверь открылась и мой отец втащил меня в дом. Тут же послышались разговоры, какие-то обсуждения …. И вот тут наступает время еще одной версии моего похода за спичками. Голос, который обсуждал что-то с моим отцом, принадлежал этому самому Грензко. И, по его словам, именно он и доставил меня домой. Потому, что мне, почему-то стало нехорошо. И скорее всего, что я испугался его пугала в поле. И он, будучи добрым и отзывчивым человеком, подобрал меня и принес на себе.
На следующий день я проснулся поздно. Не помню ничего из того, что творилось вокруг. Побаливала голова. По мере того, как я просыпался, приходило понимание, что боль эта больше внешняя. Я поднял глаза вверх, и даже смог увидеть какое-то образование на лбу. И нащупал рукой здоровенную шишку.
Стояла тишина. И только младшая сестра Молли сидела рядом и на меня смотрела. Она скорее всего разглядывала мой ушибленный лоб. А когда поняла, что я уже не спал, закричала и стала звать маму.
Я вскочил, испугался ее такого поведения. Для нее было необычным такое проявление заботы обо мне. Но вида своей матери, вбежавшей в комнату, испугался еще больше. Она меня обнимала, терла голову, заглядывала в глаза, и, почему-то все время осматривала спину. Будто хотела там что-то найти. По всей видимости, пыталась понять, все ли со мной в порядке. А я, будучи не любителем таких, так сказать, обтираний, вырвался и выпрыгнул из кровати.