Меня сюда возил учитель сельский аж,Рассказывал: здесь жил Державин,Татарский, вроде сын, а дух имел он наш!
А ты, что, свинтус, за татарин?Не зыркай на меня из ямы, порося!Не зыркай на меня из ямы!Здесь жил Державин! Сам тут, сам ты родился!Что напишу в письме для мамы?!
Я выучил стихи: «…засохнет бор, и сад,Не воспомянется нигде и имя Званки;Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд,И разве дым сверкнет с землянки».Державин сочинил, и вот пришёл фашистНа новгородчину, на Русь родную.Ах ты, кабан, увидь картину, оглянись,Башку повороти свиную!
Пошёл отсюда вон! И чтоб ты мне – воздалВдесятеро за кровь Дениса,Долг за тобою, вепрь» (мой вепрь тут будто внял,И присмирел, и подчинился),И, вызволен, Сан Маркыч в ночь подался, вплавьЗа Волхов, в Званку, где Державин:Всё путалось в глазах: фронт, детство, сны и явь,Взял фрица в плен и… обезглавил.
Там замер мой сержант, где почву вымыл дождь,И вдруг нагнулся деловито,И поднял из песка старинный чей-то ножТак бережно, как меч Давида.
И всё. Потом пошли под Дымненским бои,Средь ста смертей одна забылась,Лишь медсестра цветы в Денисовой кровиХранила в книге, не ленилась,Да фрицы опасались, что в лесахЕсть кто-то (русский, вероятно),Кто резал их, и рвал при том на клочья, какЗверь. Было так десятикратно.
…В том ноябре, когда косил нас пулемётПри переправе через реку,Когда, устав толпу возить, Харон орёт:«Где снисхожденье к человеку?!»Тот пулемётчик, фриц, что видел пред собойКуски разорванного мяса,Гашетку бросил вдруг. Фриц? Сволочь? Что с тобой?Откуда страшная гримаса?
Солдат сошёл с ума, почудилось ему,Что мчится вместе с мертвецамиВепрь Званский мой… вся шерсть в пороховом дыму,С окровавленными клыками.
Гитара
Техника – знаю, подстава,Кажется, будто полёт…Главное – в общем, – гитара.Пусть гитариста найдёт.Слушатель тоже, найдётся.Лес, поле, клевер и солнце,Девушка, чтобы вздохнуть,Сны, явь и жизненный путь,Будет всё это – любое,Небо какое-то там,А иногда голубоеСыщется к звонким струнам,Сыщется к тёмному грифу,Голос, ты пой облакам,Что и они до-ре-ми-фа…К вечным, скрипучим колкам.
Алёшина любовь
Чеку сорвав с лимонки, еле слышноШагнула тень: кто? Партизан Попов…Тень горько плачет. Ночь, какие ПришвинЛюбил, и Марк Шагал. Бревно домов
Серебряно. Осины голубые,Качая в люльках ангелов – застыли.
Тень видит свет и слышит – граммофон:В усадьбе… гитлеровцы… загудели,До святла (утра). Псінай мовай (языком)Пра што вось брэшуць немцы. Еле-еле
Тень не бежит туда… как ни хотелЯ, автор: «немец бдит и в темноте, —
Тень всхлипнула, – «не стоит на авось…Что, Слав?.. Туда пойти? Цьфу —… кінь, Слав… (брось)», —
И мой Алёша – скользь-да-втихаря —К тому вон срубу, где он сам наличник:«Когда-то», – всхлипывает, – «резал… зря!Там Варька, тварь, скрути её родимчик,
З вялікім гузам … (с шишкой) крутит страстьЛимонка поскорей бы взорвалась».
Окно родимое с неярким светом,Алёшке показалось, хату эту
Любил он крепче жизни на земле —Там – Варин смех… там тени – на стеклеРекс вынюхал, не забрехал, узнал.Тень потрепала кобеля по шкуре,И… звон, визг Вари, взрыв… как добивал,Потом не вспомнит. По ночной фигуре,
Несущейся впотьмах, пошла пальба:«Што ж, лёс пажыць» – (сиречь – «пожить судьба»), —
Алёша выдохнул в лесу. Светало.Стал. Подавил желание упастьНа землю. Рядом белка цокотала.«Дзе ж тот запал»? – шепнул он (Где ж та страсть?)
Алёшка незабудочков склонилсяНарвать. Веснушками – в букет влепился.Зязюлюшка кувала. Дзяцел бил.«Не можа быць… я ж Варю разлюбил.
Я… не на весь свой, Славка, век влюбился»…
Коробок III
Розы, солнце, день чудесный, паровоз пустил барашки
«Мечтал я, Слава Ладогин, дитя…»
Мечтал я, Слава Ладогин, дитя,Стать плотником, по всей земли скитанцем,Сруб клал бы – «в лапу», «в обло», – без гвоздя,Гвоздём – сверлил шар в шаре, в тон китайцам,