— Вы не дочь Георгия Ландия? — Рамаз опустил пачку в карман.
— Да.
— A-а, все понятно!
— Что понятно?
— Просто я понял, как вас назначили заместителем главного редактора.
— Почему вам кажется, что меня назначили незаконно?
— Еще раз повторяю, я не сомневаюсь в вашем таланте, но для должности необходим опыт. Вам сколько лет?
— Двадцать два исполнилось.
— Следовательно, вы начали работать после окончания университета. И в этот же год вас назначили заместителем главного редактора сценарного отдела. Положа руку на сердце, ответьте мне, скольким талантливым и заслуженным людям по праву принадлежало место заместителя главного редактора, через головы скольких людей вам помогли перепрыгнуть? Разве вы сами не понимаете, что, не будь ваш отец высоким должностным лицом, вас бы распределили на работу в район.
Глаза девушки наполнились слезами. Она пригладила рукой выкрашенные в пепельный цвет волосы и попыталась улыбнуться.
— Извините, я задел вас. Меня нужно понять. Я беспризорный сирота, кроме сестры, у меня никого нет на этом свете. Не обессудьте, если я говорю от имени тех талантливых людей, которым из-за своей вот такой беспризорности суждено до самой смерти прозябать в тени.
Мака Ландия не произнесла ни слова. Уставясь взглядом в стол, она длинными красивыми пальцами вертела ручку.
Рамаз понял, что пора встать и попрощаться с жестоко обиженной девушкой. Он вдруг пожалел о своих словах. Он чувствовал, что ему не хочется уходить, хотя и не мог понять, что притягивает его к этой не очень красивой, но эффектной девушке. Может быть, выразительные, умные глаза? Может быть, длинные точеные пальцы и нежные руки? Может быть, выражение лица, сдержанная манера разговаривать, обаятельная улыбка? Или все вместе?
«Марина куда красивее, но разве ее глаза бывают так глубоки?
Интересно, какие у нее ноги, хоть бы вышла из-за стола!
Инга? — кольнуло вдруг его в самое сердце. — Сравнить ее с Ингой? Нет, Инга одна единственная на свете.
Господи, за что ты так караешь меня? Я должен забыть Ингу! Непременно забыть! — настроение Рамаза было отравлено. — А если все-таки не забуду, что тогда? Тогда что? Что мне тогда делать?
Единственный выход — пулю в лоб!»
И вдруг его осенило:
«Вот кто может спасти меня от Инги! Вот кто поможет мне забыть непонятную любовь к собственной сестре!»
Мака нарушила затянувшуюся паузу:
— Я не представляла, что наша встреча будет такой.
— Я должен извиниться перед вами. Поверьте, я не нарочно обидел вас. Покорнейше прошу, забудьте слова обделенного жизнью человека!
— Беда в том, что вы правы.
Горькая улыбка и грустные глаза девушки окончательно вселили в Рамаза надежду на спасение.
— Еще раз прошу меня извинить!
— Не за что. К сожалению, вы совершенно правы. По окончании института меня назначили редактором. Я, так сказать, с собой принесла эту штатную единицу. Очень скоро заместителя главного редактора спровадили на пенсию, а меня определили на его место. Сначала мне было не по себе от столь быстрого выдвижения. Потом привыкла. Я уже не ощущала неловкости от того, что штатная единица, появившаяся вместе со мной, была щедрым жестом моего папы. Еще ни один человек не дал мне почувствовать, что меня продвигают незаслуженно. А сама я уверовала в справедливость своих действий и отвыкла по глазам читать мысли других.
Рамаз постепенно подпадал под ее очарование. Он понял что она душевно чиста, умна и искренна, справедлива и добра.
— Сегодня же вечером поставлю своих в известность и завтра подам заявление, чтобы меня перевели в простые редакторы.
— Ни в коем случае! — запротестовал вдруг Рамаз.
— Почему? — Мака была удивлена.
— Я не хочу быть причиной дурацкого шага.
— Не знаю, насколько деликатно насчет «дурацкого шага», но я не понимаю вашу позицию.
— Если откровенно, рядом с вами мне хочется говорить правду — мои мысли весьма разнятся с моими поступками.
Девушка в растерянности не сводила взгляда с Рамаза.
— Грузины, да, видимо, и не только они, пока еще не готовы ценить человеческое благородство.
В кабинет заместителя главного редактора влетела какая-то девица в очках. Увидев незнакомого юношу, она извинилась и стремительно выскочила за дверь.
— Да, — продолжал Рамаз прерванный разговор, — мы всех и во всем призываем к благородству. О благородстве твердят по радио и телевидению, в прессе. Прозаики и поэты воспевают его. А на деле…
У Рамаза разгорались глаза.
Мака Ландия как будто постепенно выходила из тумана. На защите диплома Коринтели то нравился ей, то раздражал ее. Целый вечер и два дня затем она старалась разобраться в своих чувствах. Ничего не вышло. А сейчас ей явно нравилось и возмущение юноши, и его горящие глаза, и разыгравшийся темперамент.