— Из твоих слов я не вынес никакого вывода, но жизнь впереди, — примирительно сказал он и щелкнул пальцами.
Рамаз понял, что Шадури подает кому-то знак. И не ошибся. Из спальни вышли двое. Один молодой, лет двадцати двух. Второму лет сорок, а может быть, все пятьдесят.
Рамаз смешался и возмутился. Поступок Шадури показался ему предательством, но он понял, что не стоит вставать на дыбы. Он должен пройти еще одно испытание на выдержку. Полуобернувшись, он как ни в чем не бывало внимательно оглядел вошедших. Юнец не походил на тбилисца. Из западной Грузии, должно быть, решил Рамаз. Второй — типичный столичный житель. Молодой, видимо, еще не нюхал пороха, зато по виду тбилисца можно было безошибочно определить, насколько тот беспощаден и жесток.
Рамазу почему-то хотелось обнаружить на лице пожилого шрам.
Не нашел.
«А подошел бы ему!» — улыбнулся он в душе.
Боясь выдать нахлынувшее волнение, Рамаз не решался заговорить. Наконец удачно найденная фраза убедила его, что он вполне держит себя в руках. Он снова откинулся на спинку кресла, беззаботно поставил кожаную сумку на стол и невозмутимо заметил:
— Долго же сидели они у тебя взаперти.
— Я их снабдил, чтоб не скучали.
— Вот что значит откровенность! — Рамаз спокойно, но твердо и выразительно посмотрел на Шадури.
— Не доверял тебе, вот и…
«Ого, „не доверял“. А теперь якобы доверяет».
— Я давно понял, что не доверяешь.
— Не доверял исключительно из-за твоей травмы. К тому же пришлось напомнить тебе о разных неприятностях, у тебя мог случиться сердечный приступ или начаться судороги…
— Понятно. Остальные объяcнения, господа, излишни.
Рамаз понял, что ждать пощады от этих людей не приходится.
— Ребят-то хоть узнаешь? — спросил Шадури.
— Мне кажется, ты прекрасно видишь, что не узнаю.
— Не узнаешь Нодара и Серго?
— Который из них Нодар и который Серго?
— Серго Хазарадзе! — представил Сосо пожилого горожанина, которому, по мнению Рамаза, подошел бы шрам.
— Нодар Миминошвили!
Ни один из них не кивнул, они неподвижно стояли у двери.
— Если хотите, ступайте обратно! — с какими-то атаманскими нотками в голосе разрешил Шадури.
Оба повернулись и исчезли в спальне.
— Пусть бы остались, зачем ты их выставил?
Коринтели специально подчеркнул слово «выставил», давая понять Сосо, что признает его за главаря.
— Какое имеет значение, где они будут. — Шадури сел и деловито посмотрел на Рамаза. Он решил придать беседе больше искренности и интимности. — Мне не хочется, чтобы наши дружеские и деловые отношения отошли в прошлое. Ты уже понял, почему я не хочу. Обойдись последнее дело без крови, ты бы мог устраниться от нас, хотя я этому не верю. У тебя тогда появился бы шанс на иную жизнь. Но кровь пролита. Я не знаю, насколько на суде тебе помогут травма и потеря памяти. Я знаю, что грозит остальным. Поэтому и завтра мы должны быть вместе. Тем более что именно ты выстрелил. Со всех нас спросится одинаково, однако ты поторопился. Стрелять не было нужды. Мы уже находились в безопасности. За этот выстрел тебя следовало бы заложить. Нам повезло, он скончался, не придя в себя. Я знаю, тебе не по нутру мои слова, но дело есть дело.
Рамаз окончательно убедился, что от Шадури и его дружков легко не отделаешься. Он с самого начала понял, что преображение Рамаза Коринтели послужило веской причиной недоверия и подозрений. Ясным было и то, что если в своем новом качестве он не примет участия хотя бы в одной бандитской операции, его непременно убьют.
Опустилась тишина, острая, напряженная тишина, как перед ударом грома.
Неожиданно движением руки Рамаз выразил свое согласие и твердо спросил:
— Что ты мне предлагаешь?
Сосо Шадури, облегченно вздохнув, приготовился говорить. Волнение Рамаза унялось. Он дивился в душе, что предстоящая деятельность в одной компании с Сосо и его присными совсем не тревожит его. Наоборот, он даже испытывает своеобразный интерес.
С каждым днем он все больше убеждался в просчете главного врача. Человек не только мозг, а остальные органы не только служебные детали. Что было бы с Давидом Георгадзе, сделай ему аналогичное предложение несколькими месяцами раньше?
Что же все-таки произошло? Мозг повлиял на тело и гены Рамаза Коринтели или, наоборот, гены Коринтели изменили натуру Давида Георгадзе? Может быть, не образование, не мозг, а неведомые внутренние импульсы управляют человеком, заставляя его принимать участие в таких делах, которые он сам считает преступными? Может быть, именно эти импульсы, а не один голый мозг есть человек?