Он уже поручил одному московскому другу найти мастера по сейфам. Разумеется, он утаил, что собирается конфиденциально договориться с мастером о тайном вскрытии сейфа. Через месяц после того, как труд академика перекочует в ящик письменного стола нового директора, можно будет снова вызвать мастера в Тбилиси и устроить торжественную церемонию открытия.
«Разумно ли доверять незнакомому мастеру?» — засомневался Кахишвили.
«Мой замысел, безусловно, связан с большим риском. Что если Рамаз Коринтели действительно одарен сверхъестественной способностью?! Он же заранее раскусит мой замысел! Тогда остается поставить крест на своей жизни».
Кахишвили открыл кран умывальника. Сначала промыл холодной водой глаза, затем ополоснул лицо и стащил с вешалки полотенце.
«Имеет смысл взять его на службу, приглядеться получше. Если он в самом деле ясновидящий, он узнает и шифр. Если же нет, я разоблачу его и выставлю со службы как шантажиста. Главное, следить за всем, что говорю, чтобы избежать провокации в будущем. Когда труд окажется в моих руках, я вторично проведу успешные, уже проверенные академиком эксперименты. А дальше что бог даст. Мне, вероятно, будет нетрудно развязаться с Коринтели. На худой конец, если не удастся, возьму его соавтором. Среди ученых все равно заговорят обо мне. Я, и только я буду главным героем прессы, радио- и телепередач, всевозможных интервью. Никто и не вспомнит фамилию безвестного молодого человека».
Словно стряхнув с плеч тяжелый груз, директор приосанился. Душа его воспарила, и он подвел итог:
«Черт с ним, если другое не удастся, возьму соавтором. В глазах всех истинным автором буду все-таки я. Я, директор института астрофизики, профессор Отар Кахишвили, а не вчерашний студент и зеленый лаборант Рамаз Коринтели, выпестованный, поставленный на ноги и выведенный на научную арену именно мною. В конце концов, его рост и выход на широкую дорогу науки запишутся на мой счет, на счет воспитателя, ищущего таланты, заботящегося о будущем нашей науки, на счет бескорыстного человека, истинного сына отечества, ученого и деятеля, разделившего лавровый венок со своим учеником и ассистентом».
Директор почувствовал, как кровь веселее заиграла в жилах. Снова посмотрел в зеркало. Заметил с радостью, что в глазах появился блеск. Протер лежавшие на стеклянной полочке очки, тщательно заправил дужки за уши и уже собрался идти в кабинет, как сердце его снова сжалось, снова обнаружились на небе черные тучи.
«Но… но чиста ли душа этого Коринтели? Не связан ли он с нечистой силой?
Все возможно, и моя дорога ведет не в рай».
Отар Кахишвили провел рукой по волосам, энергично распахнул дверь и вступил в кабинет.
Все, кроме Тамаза Челидзе, заведующего центральной лабораторией, как сговорившись, сидели и молчали. Челидзе курил у окна. При появлении директора он подошел к столу, раздавил сигарету в пепельнице и сел на стул у окна.
— Мне кажется, вы заждались, я прав? Прошу прощения! — Улыбаясь направо и налево, Кахишвили устроился в кресле и оглядел собравшихся, не торопясь начинать заседание. Он чувствовал, что все же волнуется, и не хотел, чтобы это обнаружилось, когда он начнет говорить. — Вы, видимо, удивлены. Сегодня мы не собирались заседать.
Директор остановился. Он как будто ждал, что кто-нибудь выскажется. Но ни у одного из сидящих не замечалось желания задать вопрос или обнародовать свое мнение. Избранные представители института не принимали всерьез главенство равноценного им ученого. Поэтому на заседаниях не ощущалось той теплой, деловой атмосферы, которая, бывало, царила здесь во времена академика Георгадзе. Все шли на заседание в кабинет Отара Кахишвили, словно исполняли обязательный, но в то же время абсолютно бессмысленный ритуал.
— Сегодня мы не будем говорить о научных или текущих организационных вопросах. Со дня кончины Давида Георгадзе прошел почти месяц. К сожалению, из-за вступления в новую должность нам было некогда вспомнить об академике. Хотя смело можно сказать, что мы не обходили вниманием ни его могилу, ни семью. Все прекрасно понимают, с какими сложностями связана передача столь крупного исследовательского института в другие руки, что само по себе дело сложное и трудоемкое. К тому же требовалось утрясти множество формальностей. Я как будто хорошо знал структуру, своеобразие и проблемы нашего института, однако, столкнувшись вплотную с делами, был поражен, сколько оказалось незнакомого. Естественно, я обязан был быстро вникнуть в тысячи мелочей. К сожалению, не могу утверждать, что во всем разобрался. Многие вопросы еще требуют глубокого изучения и осознания. Но так или иначе, основная работа проведена, и сегодня мы уже можем обсудить, что нужно сделать для увековечения имени Давида Георгадзе. Правда, сейчас август, многие наши коллеги в отпуске, но давайте тем составом, что есть, выскажем свои предложения. Откровенно обменяемся мнениями, что мы сделаем и как будем действовать. Обстоятельно обдумаем каждое предложение и вынесем необходимое решение.