Окрыленный Сенявин молодцевато подтянулся, чувствуя расположение светлейшего...
Осенью корабли эскадры салютовали первенцу херсонских верфей, семидесятипушечному кораблю «Слава Екатерины» под командой капитана первого ранга Марка Войновича.
Три года назад на Каспии Потемкин вызволил его из персидского плена, куда он попал из-за своей трусливости и любви к авантюре. Лучшего командира под рукой у князя не было, и Войновича определили на «Славу Екатерины». Одно Войнович делал искусно — умел заворожить самолюбивого князя безмерностью почтения и изысканной лестью, вознося заслуги его действительные и мнимые...
Минул год. У самого входа в Южную бухту, неподалеку от приметного мыска, загрохотал якорь, отданный пятидесятипушечным фрегатом «Святой Павел». Фрегат встал на якорь лихо, без суеты и излишнего шума. Капитан первого ранга Федор Ушаков отдал команду:
— Спустить шлюпки! Экипажу дозволено на два часа съехать на берег.
Фрегат не одну неделю пробыл в штормовом море, отрабатывал парусные и артиллерийские учения. Ушаков жестко спрашивал, но и по-отечески заботился о матросах. Сняв рубахи, они карабкались по крутым склонам, поросшим кустарником и диким кизилом, рвали ягоды и лакомились вволю.
Мекензи, не дождавшись доклада Ушакова, вызвал флаг-офицера:
— Вели сей же час снарядить катер да собери всех наших затейников. Поедем, потешим победителя чумы.
Главный командир Севастополя знал, что Ушаков сейчас в милости у светлейшего и удостоен императрицей ордена за успешную борьбу с чумой.
Едва матросы возвратились на фрегат, угостили ягодами командира, вахтенный доложил капитану:
— Катер с адмиральским флагом подходит к трапу!
Ушаков, застегивая сюртук, неторопливо вышел на шканцы. На палубу, держась за поясницу, поднялся Мекензи. Приняв рапорт Ушакова, недовольно сказал:
— По уставу положено докладывать...
— Рапорт готов, ваше превосходительство. — Тут Ушаков почувствовал, что адмирал навеселе. Он протянул исписанный лист. — Уставом не определен срок такового.
— Ладно, ладно... — проворчал Мекензи, передал рапорт Сенявину и оживился: — Хотя ты и виноват, а мы тебя потешим нашими забавами.
Пока Мекензи и Ушаков разговаривали, по трапу поднялись дудочники, гребцы, плясуны и матрос, одетый шутом. Расстелили на шканцах ковер, заиграли дудочники, зазвенел бубен, начались пляски, потом запели малороссийские песни и пошла потеха с шутками. Любопытные матросы забрались на реи, выглядывали из-за надстроек, шкафута.
Ушаков поощрял и песни и забавы и сам играл на флейте. Но все хорошо вовремя, в меру, и поэтому он с нетерпением ждал, когда уедет адмирал...
Последние месяцы главный командир Севастополя любил частые празднества, готов был беспрерывно веселиться. Каждое воскресенье и торжественные дни сопровождались обедами и балами. Ни свадьба, ни крестины без его присутствия не обходились и заканчивались обедом и танцами почти до рассвета...
Спускаясь по трапу вслед за Мекензи в баркас, Сенявин заметил, что и Ушаков, и стоявшие на юте корабельные офицеры были не в восторге от визита своего начальника и дожидались, когда тот уберется восвояси, чтобы заняться прерванной работой.
Поневоле и Сенявин, зачастую в ущерб делу, вынужден был сопровождать своего начальника в этих застольях.
Частенько задумывался флаг-офицер адмирала и иногда задавался вопросом: откуда на все увеселения у Мекензи хватает средств? Правда, в последний год его флотский начальник превратился в коммерсанта: выгодно продавал кирпич, известь, дрова, уголь. Все разъяснилось осенью, когда в Севастополе объявилась ревизия, посланная Потемкиным, который с этого года стал главнокомандующим нового Черноморского флота. Мекензи сразу сказался больным и устранился от проверки. Ревизия обнаружила крупные недостачи, и высочайшим повелением «главный командир» был привлечен к ответственности «за неправильное расходование казенных сумм». После этих событий Мекензи занемог по-настоящему, проболел недолго и после Рождества скончался.
Вместо него, недолго размышляя, Потемкин назначил своего протеже Войновича, в котором еще не разуверился, хотя и причины к тому у него были, как помнится, после случая на Каспии, где прежде, пять лет назад, Марк Иванович не оправдал его надежды.
Вступив в должность, Войнович хотел оставить Сенявина при себе флаг-офицером. Сенявин согласился, но попросил:
— Ваше превосходительство, должность сия отлучила меня от службы корабельной. Посему, оставаясь при вас, желал бы предстоящую кампанию самостоятельно судном управлять.
Войнович пожевал губами: «Вот ты каков, не успел еще послужить, как собираешься удрать от начальника. Как-никак к нему благожелателен светлейший князь».
— Похвальное стремление, однако подождем, пожалуй, месячишко-другой. — Войнович, во-первых, желал, чтобы Сенявин помог ему осмотреться в севастопольских порядках, а во-вторых, надеялся: «Авось забудется».
Однако он плохо знал характер своего флаг-офицера, который ровно через два месяца напомнил Войновичу о данном им обещании, и тот, поразмыслив, согласился. Тем более что он был уже неволен, если бы даже и хотел, поступить по-другому. Две недели назад Потемкин указал на Сенявина:
— Перепоручи своего флаг-офицера на пакетбот «Карабут». Ныне с Константинополем сношения обретают важный смысл. Посланник наш Булгаков просил надежного офицера отыскать.
Войнович, подобострастно улыбаясь, только развел руками.
Спустя две недели «Карабут» входил в бухту Золотой Рог. Тут и там сновали большие и малые фелуки. Сенявин рассчитал так, чтобы подойти к проливу с рассветом. Когда рассеялась утренняя дымка, открылись две гряды живописных, поросших лесом холмов, а между ними узкая, иссиня-черная полоса пролива. Из густой зелени выглядывали загородные дворцы и дачи, тянулись кое-где вдоль проселков небольшие селения. Над лазурной водой лениво парили вспугнутые стаи чаек...
— Райское место, будто матушка-природа собрала здесь все сокровища для украшения, — задумчиво проговорил Сенявин.
Стоявший рядом его помощник, мичман, молча улыбнулся. Он уже трижды бывал в этих местах, но так же восторгался открывшейся панорамой. Постепенно в далеком мареве проступили смутные очертания громоздившихся один над другим холмов. У их подножия обозначился белым контуром Стамбул.
В полдень «Карабут» стал на якорь в Буюк-Даре, северной части бухты Золотой Рог, напротив посольских строений, среди которых высилось стройное здание русской миссии. Пакетбот имел одно, но весьма важное поручение — доставлять почту от русского посланника Потемкину, откуда она переправлялась в Петербург, и отвозить высочайшие инструкции полномочному представителю России при султане.
Русский посланник Яков Иванович Булгаков обрадовался новому человеку из России. За двадцать лет дипломатической службы он научился с одного взгляда оценивать людей. Сенявин пришелся ему явно по душе. За обедом он рассказывал новому знакомому о разных интригах и происках иностранных дипломатов в Стамбуле. Частенько они не ладили, но потом мирились и сходились, чтобы сообща воздействовать на Порту.
— Но при всем том, братец вы мой, — попросту говорил посланник, — вся эта шатия — и французы, и пруссаки, и англичане — цель имеет превосходную: вредить как можно больше России-матушке.
Булгакову подали тарелку с макаронами, и он предложил флаг-офицеру:
— Попробуйте сие блюдо, токмо у нас его готовит с таинством своим любезный лекарь наш синьор Жаротти. — Он кивнул на сидевшего в торце стола смуглого человека, которого представил накануне Сенявину.
— О, это и есть тот лекарств от лихорадки, что я говорил, — несколько коверкая слова, проговорил Жаротти.
Незадолго перед уходом из Севастополя Сенявин подхватил лихорадку, и она трепала его третью неделю. Когда об этом узнал Жаротти, то посоветовал больному три раза в день кушать приготовленные особым образом макароны на сливках в паштете, заверив, что лучшего лекарства против лихорадки нет. Слуга поднес большое блюдо, и Сенявин наложил себе полную тарелку макарон.