...Ушаков принимал доклады, посматривал вверх на вымпелы, паруса. Солнце лениво поднималось к полудню. Слева по носу контргалсом медленно двигалась турецкая эскадра.
Адмирал Хасан-паша был доволен — его корабли вышли на ветер. «Теперь у нас шесть линейных кораблей против двух фрегатов авангарда, им несдобровать».
В час дня турки первыми открыли огонь по фрегатам. Русские корабли не отвечали, их 12-фунтовые пушки не достигали до неприятеля.
С первыми пушечными залпами Ушаков перешел на наветренный борт. Полуденное солнце нещадно жгло и без того опаленное лицо. Ветерок свежел, срывая белые барашки, задорно курчавились волны. Временами гребень волны ударялся в скулу форштевня, и вееры соленых брызг, переливаясь радугой, залетали на шканцы.
«Хасан-паша намеревается превосходящей силой задавить наши фрегаты... Ну что же...» Ушаков провел языком по соленым губам, не опуская подзорную трубу, скомандовал:
— Поднять сигнал: «Фрегатам выйти на ветер. Авангарду атаковать неприятеля!»
Через минуту фрегаты «Стрела» и «Борислав» круто взяли бейдевинд, начали охватывать голову турецкой эскадры.
Хасан-паша досадовал — его хитрость не удалась. Флоты сблизились. Грохот мощной канонады означал, что сражение началось.
Командир турецкого авангарда перебегал от одного борта к другому, беспрестанно взмахивая широкими фалдами длинного халата. Он повелел поднять все паруса, только бы догнать и обойти на ветре русские фрегаты. Турки усилили огонь, но вели его, как и прежде, беспорядочно. Канонада разгоралась. Два русских фрегата и «Святой Павел» успели-таки отрезать два головных турецких фрегата и взяли их в двойной огонь. Полчаса спустя турки вышли из боя и повернули на юг. С турецкого флагмана вслед им неслись проклятия, и разгневанный Хасан-паша открыл по ним огонь, пытаясь вернуть их в строй. Да где там, удирали под всеми парусами. Громкое «ура» неслось с русских кораблей.
Ушаков хрипло крикнул старшему офицеру:
— На батарейные палубы по бочке квасу выкатить и мне жбан!
Долго, слишком долго ждал этого часа Федор Федорович. Не поворачивая головы, скомандовал:
— Лево на борт, на румб норд-ост, — вскинул трубу, указывая боцману на руле, — держать на форштевень Хасан-паши! Поднять сигнал: «Выхожу из строя. Атакую флагман!»
«Павел» резко накренился на правый борт и вышел из строя. Все корабли авангарда перенесли огонь на турецкий флагман. Прицельный, безостановочный огонь с двух сторон Хасан-паша долго выдержать не мог. Вскоре на флагмане были перебиты многие стеньги и реи, порваны паруса и такелаж, дважды вспыхивал пожар.
— Турецкий флагман ворочает оверштаг! — донеслось с салинга.
Хасан-паша уваливался под ветер, показывая разрисованную золотом корму. Словно сговорившись, фрегаты одновременно дали залп всем лагом. С кормы турецкого корабля во все стороны полетели расщепленные куски дерева...
Турецкая эскадра, повинуясь старшему флагману, выходила из боя и отступала.
Испытывая радость от первого боевого крещения Черноморской эскадры, Спиридов не ошибся в своих радужных надеждах.
Не раз еще одержит Федор Ушаков верх над неприятелем на Черном море, постоит за честь Андреевского флага на Архипелаге и Средиземноморье. Но Спиридову уже не было суждено стать современником этих событий.
В следующую кампанию 1789 года поступили отрадные вести с Балтики. Русские моряки вновь отбили охоту у шведов одолеть их на море. Кронштадтская эскадра контр-адмирала Спиридова, соединившись у Ревеля с флагманом флота Василием Чичаговым, дала отпор шведам у острова Эланд и заставила их ретироваться.
Сообщения о событиях на Балтике появились в Москве поздней осенью и были, собственно, последней весточкой для Спиридова о боевых флотских буднях.
С наступлением холодов он занедужил, слег в постель и едва дотянул до весны. 20 апреля 1790 года «Московские ведомости» оповестили обывателей белокаменной: «Сего апреля 8 дня в 2 часа скончался здесь адмирал и разных орденов кавалер Григорий Андреевич Спиридов...»
В этом году весна рано и прочно обосновалась в Нагорье и его окрестностях. Снег уже весь сошел, проклюнулись первые почки-листочки на ветвях церковного сада, весело перекликались чибисы. Сам сад и пространство вокруг церкви Преображения и за оградой ее был заполнен прихожанами, крестьянами близлежащих деревень. Из распахнутых дверей лились чистые звуки немногоголосого хора: «Со святыми упокой...» Народу собралось много потому, что покойного барина в округе знали как добропорядочного и честного человека, не в пример некоторым окрестным помещикам, дравшим с крестьян три шкуры.
— Слышь-ка, Устин, — толкнул в бок соседа рыжий бородач в длинном армяке, подпоясанном кушаком, — чево барина-то покойного сюда на погребение, аль не схотели в Москве-то?
У соседа разгладились морщины на лице.
— Стало быть, батюшка сказывал, воля таковая была барина, — вздохнул, — вестимо, не схотел с родной сторонкой врозь-то...
Отпевание подходило к концу, голоса взяли самую высокую жалостливую ноту, подхваченную мерным колокольным звоном.
Кроме окрестных помещиков в последний путь адмирала провожали владимирский наместник Петр Гаврилович Лазарев, сослуживец и товарищ покойного контр-адмирал Хметевский и сын покойного Матвей. Из них, казалось, лишь Хметевский подлинно знал и понимал значимость Спиридова в прошлом для флота и Отечества...
— Славу и честь нашему флоту принес своей жизнью покойный наш благодетель.
Без обиняков, видимо забываясь, не раз высказывался на поминках Хметевский:
— А все добывал своим потом и кровью. Не в пример другим, николь не пятился, ни перед кем не юлил. В бою ядрам не кланялся, а с морем на «ты» общался.
Но оказалось, о Спиридове были наслышаны не только моряки.
— Покойного адмирала не раз нахваливал мне Державин, — заговорил неожиданно в тишине владимирский наместник. — Помнится, Гаврила Романович уподабливал его Нептуну.
Оказалось, Лазарев учился с поэтом в одном классе в гимназии и до сих пор поддерживал с ним дружбу.
— Сие пиит верно подметил, — встрепенулся от забытья Хметевский, — наш незабвенный Григорий Андреевич воистину перед взором моим до сих пор предстоит владыкой моря...
Эпилог
СВЯЗЬ ВРЕМЕН
Прощальные державинские строки пронзительно печальны и безысходны и, конечно, навеяны грустью последних дней бытия.
Видимо, в эти удручающие память мгновения поэт просто забыл, что временной поток неиссякаем и вечен, дела уходящие тут же сменяются новью.
Запамятовал он свои же проникновенные строки о том, кто в начале пути являл ему пример: «Слава Россов, неподражаемый, бессмертный Ломоносов».
И сам Державин всего год назад в Царском Селе прилюдно назвал своего преемника, о чем трепетно вспоминал Пушкин:
Это ли не живая связь времен!
Не оставался Державин равнодушным и к деяниям Российского флота, проникновенно напутствовал его:
И не только слагал вирши. Направил по морской стезе детей-сирот своего бывшего друга Петра Лазарева, безвременно скончавшегося.
Придет срок, и флот обретет трех адмиралов Лазаревых, кругосветных мореплавателей...
Бесконечное время «в своем стремленьи» расставляет на русле истории генеральные и поворотные вехи вдоль фарватера по курсу движения человечества.
Как бы ни силилось неумолимое время, дела людей не исчезают в небытии, а их вполне реальные поступки и действия связывают воедино прошлое и настоящее и озаряют будущее.