— Мама дома?
— В магазине. — Девочка подумала и добавила: — Скоро придет.
— Хорошо, я подожду. — Гошка отошел и привалился плечом к лифту.
— А вы заходите, — не очень уверенно предложила девочка, не решаясь захлопнуть дверь.
— Спасибо, девочка. Я тут.
«Девочка хорошая, уважительная, — подумал Гошка, когда она ушла. — Видимо, не в мать».
Простоял он довольно долго, наконец щелкнул тормозок, лифт открылся и на лестничной площадке появилась Нина Александровна. Она вышла из лифта и оказалась лицом к лицу с Гошкой, приветливо ухмыляющимся ей.
— Добрый вечер, Нина Александровна.
— Добрый вечер. — Она даже не пыталась скрывать удивленной растерянности и вообще показалась сейчас Гошке не такой уж строгой и раздраженной. Стояла перед ним обыкновенная женщина с авоськой в руке, в красном, туго перехваченном поясом, плаще, белых сапожках и смотрела на него продолговатыми глазами, удивленно мерцавшими из-под мягко припорошенных тушью ресниц.
— Не ждали? — глупо спросил Гошка.
— А вы ко мне? — еще больше удивилась Нина Александровна и, сообразив причину его появления, моментально переменилась, и вот уже перед Гошкой не самая обыкновенная женщина, а окулист тридцать второй поликлиники Нина Александровна Веселкова.
— К вам, — вздохнул Гошка и потянулся за авоськой. — Разрешите помочь.
— Спасибо. — В голосе — ледниковый период времен какого-нибудь палеолита. — Только вы напрасно пришли... Всего хорошего.
Она звонит, а Гошка смотрит ей в спину и ничего не может сказать. Он просто чувствует злое упрямство и сырость в ботинках.
Дверь распахивается, Нина Александровна переступает порог, и в этот момент Гошка в один прыжок у двери и ногу в раскисшем ботинке к косяку...
— Нина Александровна!
— Пустите, — холодно говорит она и пристально, совсем как в кабинете, смотрит на Гошку, — это хулиганство.
— Я не могу без этой справки, понимаете?
— Нет, не понимаю... Дайте закрыть дверь.
— Нет.
— Хорошо. Я позвоню в милицию. Вас заберут.
— Не позвоните, — усмехнулся Гошка.
— Это еще почему?
— У вас нет телефона.
— Вы и об этом уже знаете. — Гошке кажется, что голос у нее самую чуточку обмяк. — Я могу это сделать от соседей.
— Пожалуйста, — Гошка убирает ногу и отодвигается в сторону, как бы предлагая пройти к соседям. Но она не выходит и не закрывает дверь.
— Лучше уходите.
— Я буду сидеть в вашем подъезде, пока вы не согласитесь.
— В таком случае вам придется сидеть очень долго. Всю жизнь. Счастливо. — Она хлопнула дверью и два раза повернула ключ.
Гошка кипит, он набрал приличные обороты и готов сейчас на все. Вот тут-то он и пробормотал в бешенстве:
— А ведь дерьмовая баба! Человеческого языка не поднимает.
Но постепенно он успокаивается, садится на ступеньку того марша, который ведет на пятый этаж, и задумывается. Через два дня его группа уезжает на тренировочные прыжки, и если к тому времени справку не добыть — пиши пропало. Степаныч оставит в резерве, и вместо прыжков, вместо тайги, палатки и вечерних баек у костра — прокуренные коридоры авиабазы, красный уголок, забегаловки.
Мимо Гошки изредка проходят люди, подозрительно косятся на него, а какой-то мужик в шляпе с газетным свертком в руке спросил:
— Вы что здесь делаете, молодой человек?
— Сижу, — просто ответил Гошка.
— Это ясно. А вообще?
— И вообще — сижу.
— Странно. — Мужик многозначительно покашлял и пошел дальше.
Гошка поднял воротник плаща и привалился к стенке. От холодного промозглого дня клонило в сон. Он на секунду прикрыл глаза, а когда открыл — понял, что спал. Усмехнулся сам себе, с тоскою вспомнил свою постель в общаге и потянулся за папиросой. В это время ключ в дверях повернулся, и на площадку с мусорным ведром вышла Нина Александровна. Увидев Гошку, она искренне удивилась и растерянно спросила:
— Вы еще здесь?
— А где же мне быть? — сердито буркнул Гошка.
Нина Александровна поджала губы и пошла к мусоропроводу. Возвращаясь, она не очень уверенно сообщила:
— И совершенно напрасно. Ничего вы тут не высидите... Лучше идите домой.
— Спокойной ночи, — равнодушно пожелал Гошка.
Нина Александровна помедлила в дверях и скрылась.
— Как мимолетное виденье, — тихо продекламировал Гошка и закурил.
Он просидел еще около часа и замерз. Несколько раз хотел плюнуть на всю эту затею и податься в общагу, но всякий раз в Гошке восставал злой червячок, точивший его самолюбие. Самолюбие штука великая. Гошка это знал, потому что однажды тащил на себе Ваню Лопаткина по гари двадцать пять километров и вытащил только на самолюбии. Ваня неудачно сошелся с землей, вернее с деревьями. Он угодил в бурелом и получил двойной перелом правой голени, а левую вывихнул в колене, и Гошка, наложив шину из осиновой коры, бросив парашюты и грузовую сумку, волок его по горячей золе, задыхаясь от дыма и жара. Когда в густом и мрачном ельнике Ваня попросил оставить его и сходить за подмогой, Гошка заколебался. В предложении Вани был резон, потому что Гошку начало покачивать, он все чаще спотыкался и слепо пер на деревья. А до поселка еще десять километров. Но что-то в Гошке превозмогло самого Гошку, и он потащил Ивана дальше. А утром, когда их забрал вертолет и летели они с Ванюшей в райцентр, увидел Гошка в круглый иллюминатор, что от густого ельника остались лишь дымящиеся пни да острые пики обугленных листвянок. Он ничего не сказал Ивану, но ельник и свое минутное раздумье запомнил.