— Берегись, Рома!.. Гляди, как бы она тебя не лишила твоих мужских достоинств! Прикрой пах щитом! Ха-ха-ха-ха!..
Согдийка, растрепанная, с горящими глазами, наступала, не переставая осыпать юнона проклятьями и дотягивалась-таки до лица надсмотрщика ногтями.
— Уйди, бешеная, уйди!.. — пытался отпихнуть ее от себя юнон, не ожидавший такого отпора.
Разъяренной женщине удалось ухватить его за пояс, и она так крутанула обидчика, что тот растянулся бы на земле, если бы, бросив щит и копье, не ухватился в свою очередь за округлые плечи женщины.
На шум сбежались и усрушанцы и македоняне. Последние, скучавшие до последней минуты, были рады хоть какой-то потехе, хлопали в ладоши, гоготали, гремели кинжалами и пиками, ударяя ими о щиты:
— Эй, Рома, неужто с бабой так и не справишься?..
— Неужто придется тебе помочь?..
— Учти, Рома, у них обычай: если свалишь, она тебе отдастся!..
— Постарайся, не подведи! Ха-ха-ха!..
— За грудь ее, за грудь, смотри, какая она у нее аппетитная!..
— У нее наверняка припрятан нож, гляди, как бы она не оскопила тебя!..
Женщина, тяжело дыша, отвела с лица растрепавшиеся волосы.
— Сукин сын! — повторяла она. — Вскормленный сучьим молоком!.. Я тебе докажу, что ты не мужчина!.. Снимай свои доспехи!
— Соглашайся, Рома! Снимай!.. Пусть эта баба на всю жизнь запомнит, какой ты мужчина!..
Женщина, подбоченясь, смотрела на юнона исподлобья и презрительно усмехалась, ее грудь высоко поднималась и опускалась.
Двое воинов подскочили к Роме, он и опомниться не успел, как они сняли с него шлем, отстегнули пояс с мечом, развязали кожаные тесемки панциря… Все, кажется, уже и забыли, из-за чего началась потасовка. Юноны и усрушанцы перемешались, плотным кольцом обступив поляну, на которой стояли друг против друга могучая согдийка и казавшийся рядом с ней тщедушным юнонский воин Рома. Прибежавшие последними косари пытались протиснуться вперед, приподнимались на цыпочки, стараясь увидеть, что там происходит, мальчишки взбирались друг другу на плечи…
В ушах женщины стоял сплошной шум, голова от него кружилась. Она видела вокруг хохочущие рты. Громче всех смеялся начальник сборщиков налога, подливая масла в огонь:
— А ну-ка, Рома, покажи, на что способен!..
А Рома, видя в глазах разъяренной согдийки нечеловеческую ненависть, растерянно озирался, словно искал глазами в плотном кольце людей место, куда можно было бы юркнуть.
И никто не заметил, как в руках у свирепой согдийки появился серп. То ли выпростала из-под одежды, то ли подал кто?.. Изо всей силы всадила она его юнону в живот и повернула дважды. Душераздирающий вопль взвился до самого неба. Рома согнулся, пихая обратно в брюхо вываливающиеся кишки, свалился и судорожно задергался.
На несколько мгновений зависла оглушающая тишина. Но уже в следующую минуту набросились на женщину, вырвали серп, содрали с нее одежду, свалили ее на стог… Но, видать, позабыли о столпившихся позади них усрушанцах. Камак схватил с земли оброненные юноном щит и копье и, издав боевой клич, первым кинулся на врагов. Остальные — за ним. Пошли в ход серпы, косы, вилы. Не дав юнонам опомниться, перебили всех.
— Дорогие односельчане! Мы свое дело сделали! Они получили то, что заслужили! — сказал Камак. — Теперь нам одна дорога — в горы! И чем скорее мы туда уйдем, тем лучше!
— А что потом?.. — спросил кто-то со страхом в голосе.
— Мы защищаем справедливость и нашу честь, Ахура — Мазда нам поможет. Кто-нибудь пусть поскачет во весь опор в кишлак. Надо сообщить всем, кто там остался, о том, что произошло. Чтобы им не пришлось расплачиваться за нас. Пусть и они последуют за нами. А не то юноны выместят злобу на них!.. — так уж как-то само собой вышло, что с самого начала распоряжаться стал Камак, который в кишлаке Усрушан всегда слыл человеком добрым и спокойным. Даже когда надо было зарезать курицу, он просил об этом соседа.
— Думаешь, они не найдут нас в горах? — спросили его.
— Мы пошлем гонца к Спитамену. Он или придет к нам на помощь, или мы примкнем к его воинству.
Лошадей выпрягли из арб и погрузили на них отобранное у юнонов оружие и доспехи.
Камак подал всем знак рукой и стал медленно подниматься в гору, ведя в поводу лошадь с полными хурджинами. Молча последовали за ним все остальные, и молодые джигиты, и старики, и женщины, и дети. Тридцать лошадей уводили они с собой в горы. Вскоре они достигли ущелья, по обе стороны которого возвышались два громадных утеса, всегда в ненастье окутанные облаками. Усрушанцы привыкли каждый день видеть их из своих окон, дворов. Во время закатов и восходов утесы были иссиня-черными и багровыми. Жрецы говорили, что цвет зависит от их настроения. Но настроение этих скал передавалось людям. Одному утесу дали название Маг, другому — Тал (Огнепоклонник). Сейчас они были темными, тоже прогневались, должно быть, на чужеземцев, пытавшихся унизить людей, испокон веков живших у их подножья и поклоняющихся им, как божествам.