Люди стали вспоминать, кто там оставался, и молиться об их душах.
И еще была весть: Искандар, прослышав о восстании усрушанцев, страшно разгневался и тотчас выступил с войском из Мараканды. Кони у него сытые, отдохнувшие, завтра, скорее всего, к полудню будут здесь…
Как и предполагали усрушанцы, войско Искандара появилось в долине на следующий день. Только не в полдень, а гораздо раньше. Так они торопили коней. По всем дорогам, что тянулись к горам, а затем, постепенно сливаясь, вели к ущелью, двигались черные точки, словно муравьи, и казалось, нет им конца. Вскоре долина заполнилась людьми, лошадьми, арбами. Вряд ли склоны этих гор когда-нибудь еще видели столь много чужеземных воинов. В одночасье были истоптаны травы, пригодные для пастбищ, порублены для костров сады, вычерпаны родники. В тех местах, куда добирались лишь охотники и чабаны, запестрели разноцветные шатры. Синий дым поднимался от костров, стлался по земле и вскоре затянул синим пологом долину.
У излучины стремительно бегущей с гор речки расположилась ставка самого Искандара. С Маге и Тала хорошо был виден большой белый шатер, возле которого прохаживалась стража. А вокруг шум, суета.
Снизу доносятся ржанье коней, поскрипывание арб, голоса воинов.
Кроваво-багровое солнце постепенно садилось за горы.
Камак не раз слышал, как Искандар под покровом ночи засылал в тыл обороняющимся своих головорезов. Правда, крыльев его воинам, чтобы они могли перелететь через горы, Всемогущий не дал, и все же предосторожность никогда не бывает лишней.
— Передайте всем нашим, пусть разожгут на склонах костры!.. — распорядился он.
Едва начало смеркаться, с одного из склонов стали доноситься редкие глухие удары большого бубна, который согдийцам порой заменяет карнай для созыва народа на площадь. Обычно звуками карнаев сзывают по торжественным случаям. А в равномерных раскатистых ударах бубна есть что-то тревожное и даже трагичное. «Бум — м!.. Бум — м!.. Бум — м!..» — донеслось еще от одной горы, будто в ее недрах забилось огромное сердце. «Бом-бум!.. Бом-бум!..» — переговаривались два мощных бубна. Вскоре к ним присоединился и третий.
— Да что это?! — Александр вскочил и, отдернув полог шатра, вышел наружу.
На склонах гор горели костры. Их было столько, сколько звезд на небе. И казалось: само небо припало к горам. И все новые бубны начинали громыхать гулко и раскатисто, то слева, то справа. Их удары, становясь все громче, оглушительнее, сливались в сплошной гул, который то скатывался вниз с вершин, как обвал, то взмывал к черному небу, и там, казалось, раскачивались звезды. Время от времени вместе с барабанным гулом доносились, мешаясь в общем хоре, пронзительные крики, похожие на вой стаи хищных зверей. Даже у видавшего виды царя по телу пробежал озноб. Он заметил, что и воины его у костров притихли, с тревогой переглядываются.
Была б на то воля Александра, он заставил бы этих дикарей в горах умолкнуть, каждому приказал забить в глотку по куску камня. Но попробуй доберись до них! И Александр, заставивший содрогнуться мир, быть может, впервые почувствовал себя бессильным. Как не смог бы он остановить, раскинув руки, грудью морского прилива, так не мог он справиться и с этим барабанным гулом и боевыми кличами варваров, несущимися со склонов волна за волной, вселяющих в сердца его воинов неуверенность в завтрашнем дне и, хуже того, страх. Через десятки государств провел он свое войско, разбирая по камню и уничтожая неприступные крепости и замки, предавая мучительным казням непокорных, а тут не имел возможности прекратить это неистовство. Его воины перед сражением не сомкнут глаз, не отдохнут. Кто возьмется разнести в щепки чересчур горластый бубен вон на той горе, до которой не долетит ни стрела, ни камень из пращи?.. Вряд ли кто. Пока никто не возьмется. Но пусть рассветет, тогда поглядим… Когда мои воины достигнут вершин вон тех, кажущихся неприступными, скал, они оторвут беснующимся сейчас варварам головы и бросят вниз, в эту изогнувшуюся, как серебряный лук, речку, и она, взбурлив и покраснев от крови, не камни будет катить, а человеческие головы, она донесет их до тех самых полей и садов, которые обрабатывали эти неуемные варвары. А теперь суметь бы только уснуть…
Александр вернулся в шатер. Лег на мягкую тигровую шкуру, которую добыл на охоте сам и которая на себе хранила кружащий голову запах Равшанак, положил голову на обшитое бархатом седло и натянул на плечи суконный гиматий. Засыпая, он видел нежную улыбку совсем еще юной жены. Она так улыбалась, когда он, не умея выговорить ее настоящего имени, называл Роксаной…