В первые дни у стен цитадели стоял такой гвалт, что и собственного голоса невозможно было услышать, пока та и другая сторона не охрипла, понося друг друга. Теперь лишь время от времени то в одном, то в другом месте возникали ссоры между осаждавшими цитадель и ее защитниками. Сначала те, что находились на стене, и те, что подле нее, давая волю фантазии, словно бы состязались в придумывании самых изощренных оскорблений, стараясь глубже пронять друг друга, в конце концов кто-то не выдерживал, и в воздухе начинали свистеть стрелы и камни, запущенные из пращи. Площадь вмиг пустела: осаждающие прятались за стволами деревьев, закрывались щитами; а защитники цитадели исчезали за толстыми зубцами стен, высовывались лишь для того, чтобы пустить стрелу…
Спитамен подошел к одному из костров, присел на корточки. Ему подали, положив на хлеб, кусок жирного мяса. Деля с воинами хлеб-соль, Спитамен расспрашивал, откуда кто родом, об их жизни, и люди охотно рассказывали ему о себе…
Спитамен проснулся, будто кто-то толкнул его в плечо. Его часто будили так, когда неожиданно возникала опасность. Но в комнате никого, кроме него, не было. Об окно терлась снаружи темная ветвь урючины, и мерцали, словно подвешенные к ней, звезды. Однако чувство тревоги не проходило. Где-то неподалеку подал голос чудом уцелевший петух, оповещая о близком утре. Спитамен оделся и, завернувшись в гиматий, в каком любят ныне щеголять, подражая завоевателям, правители бактрийских и согдийских областей, вышел на террасу, увитую виноградом. От ступенек вела к калитке замусоренная аллея, обсаженная по обеим сторонам розами, которых давно никто не срезал. Цветы увядали, засыхали, осыпали лепестки, устилая ими землю, и воздух был наполнен их ароматом. Было слышно, как в саду падают с деревьев переспевшие фрукты. Некому срывать их и лакомиться, восхищаться вкусом. Дом, в котором поселился Спитамен с ближайшими помощниками, давно брошен хозяевами, и, прежде чем отворить дверь и окна, им пришлось смести в проемах паутину. На террасу выходило несколько окон. Сначала в одном появился свет, потом в другом. Датафарн, Хориён, Камак тоже, видно, не спят, зажгли светильники. Или, заслышав шаги Спитамена, решили подняться?.. Неподалеку заунывно выла собака. Говорят, не к добру. В той стороне, где находится цитадель, небо освещено заревом. Там всю ночь горят костры, воины не спят, иногда от скуки затевают ссоры с обороняющимися и пускают в ход стрелы… В цитадели Равшанак. Интересно, вспоминает она хоть иногда о нем, о Спитамене? Что думает?.. Страдает? Жалеет? Или проклинает?..
Вышли Датафарн, Хориён, Камак, встали рядом, облокотясь о перила. Молчали. Но Спитамен знал, о чем они думают. Вчера до полуночи длился спор между ними. И он, вспылив, покинул их, сказав, что окончательное решение примет утром… На востоке забрезжил рассвет, звезд в небе поубавилось. Близилось утро. Уже потянуло предрассветным ветерком, на деревьях зашелестели листья. А Датафарн, Хориён, Камак все молчат — значит, не изменили мнения, стоят на своем.
Вчера уже в конце дня примчался гонец от караульных, оставленных на перекрестках главных степных дорог. Серый от пыли, с коня клочьями падала пена. Заикаясь от волнения и еле переводя дух, будто всю дорогу бежал, а не скакал верхом, он сообщил, что Искандар со своим многочисленным войском оставил Наутаку и движется к Мараканде; и только после этого гонец промочил горло поданным ему кумраном.
Отпустив гонца, Спитамен окликнул мальчишку — коновода, который по утрам обтирал Карасача полынью, чтобы ему не слишком досаждали оводы и не приставали клещи, велел ему срочно разыскать Датафарна, Хориёна, Камака, Шердора, Хомука, Катана, ближайших своих советников и помощников.
Вскоре все собрались и удалились во внутренние покои дома на совет.
Сообщив о полученном известии, Спитамен сказал:
— Вряд ли с нашей стороны было бы разумным оставить Мараканду, когда не сегодня завтра отворятся врата цитадели. Если Мараканда откажется впустить Двурогого, то ее примеру могут последовать и другие согдийские города. А посему я считаю: половина нашего войска должна остаться в Мараканде. Другая же половина должна удалиться в нашу крепость, которую мы именуем дашт, степью. Ворот у той крепости множество, Искандар никогда не сможет угадать, из которых мы совершим очередную вылазку… Его войско окажется между молотом и наковальней… — помолчав, Спитамен обвел сидящих взглядом и спросил: — Что думают по этому поводу мои сахибкироны?