– Ты как? – скинув кроссовки, легко обнимаю Лизу за плечи.
– Спрашиваешь так, будто мы не виделись сто лет, – ворчит она, но со мной не прокатит. Я точно знаю, что прячется за этим безразличным тоном.
У меня нет амнезии, я помню, что сегодня днем подвозил ее домой, но после случившегося с ублюдком Савельевым готов следить за каждым ее шагом. Ежеминутно. Вдруг она решит довериться еще какому-нибудь идиоту, который поимеет ее, а потом прилюдно унизит, сказав, что ради эксперимента переспал с толстой девчонкой. Ладно, я зол, Лиза не толстая и не глупая, но вокруг слишком много тупых… Савельевых, напрашивающихся на кулак. И я не против пускать его в ход при необходимости. Ну выгонят меня из универа, и что? Из футбольной команды уже выперли, переживу.
– Эй, – ловлю ее за запястье, когда сестра отворачивается и прячет от меня взгляд. – Я серьезно спрашиваю. Ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне обо всем. О чем угодно.
Она хлопает большими глазами, поджимает губы. Немного хмурит брови, и милая родинка на середине лба выделяется сильнее, почти как у индианки. В детстве я рисовал себе фломастером такую же, чтобы Лизу не дразнили.
– Не нужно опекать меня, как…
– Ладно тебе, уже заботу нельзя проявить…
Я накрываю ее лицо ладонью и чуть толкаю, чтобы расслабилась. Всегда считал ее красивой, но ей не идет грустить, а сейчас она мрачная от макушки до пят. Скрестила руки на груди и отгородилась от меня, будто поставив в один ряд с козлами, которые пытаются убедить ее в том, что ее нельзя любить.
– Фифа, фу! – доносится крик матери из гостиной, а следом в коридоре появляется рыжее кудрявое чудовище, которое начинает истошно на меня лаять. Я про собаку, если что.
Да уж, это не моя Лили', с которой мы делили одну душу на двоих. Может, поэтому я до сих пор и не пережил тот факт, что ее пришлось усыпить две зимы назад. Я же вырос с ней. Она была больше чем животным, больше чем той-пуделем для выставок, которые собиралась (но не собралась) покорять мама, купив ее, – членом семьи. Когда заболела, я забрал Лилз с собой и ухаживал, сколько мог. До сих пор не могу представить, что кто-то сумеет ее заменить. А вот мама решила для себя, что ей легче будет справиться с потерей, если она заведет нового питомца. Той же породы и того же окраса. Ну, возможно, это и правда помогло отвлечься, потому что теперь ей с завидной регулярностью приходится менять погрызенную мебель и обувь, которую глупая псина беспощадно метит.
– Лиза, успокой Фифу, – появившись в дверях, раздает команды мама, даже дома не выходя из роли строгого декана. Разве что рядом с папой превращается в безвольную тряпку.
Меня она встречает, как и сестра, не в домашней пижаме: на ней блузка с украшенным разноцветными камнями воротником, длинный жилет, юбка и… она, черт возьми, даже не босиком, а в тапочках на каблуках. Разувшись, я бегло осматриваю носки, нет ли там дырок: если что-то такое заметят, с меня попросту не слезут потом.
– Мое официальное приглашение на торжественный прием, видимо, где-то затерялось, извини, – оглядев мамин наряд, говорю с улыбкой. – Мне сказали, будет «простой семейный ужин», – цитирую ее слова. – Кто знал, что у вас тут дресс-код.
– Заходи уже давай, – поцеловав меня в щеку, смеется она. Сдержанно. Прикрывая рот рукой. Контролируя каждый мускул на лице. Снова в образе идеальной хозяйки с укладкой даже после двухчасовой готовки.
От этого я и сбежал – от дурацкой игры в безупречное семейство. То самое, в шкафу у которого столько скелетов, сколько и на городском кладбище не найдешь. Вешаю куртку под оценивающим взглядом мамы, которая с интересом оглядывает мой новый имидж, и иду мыть руки перед столкновением с неизбежным. Я обещал вести себя «достойно», но, если сегодня никто не пострадает, это уже будет большим достижением.
Выйдя из ванной, тут же перехватываю у мамы поднос с нашпигованной яблоками уткой – конечно, куда без любимого блюда барина. Она явно для него старалась – это не обижает, но бесит. Как будто каждый раз снова режет по застарелым шрамам. Убеждаю маму, что не переверну никому на голову (специально по крайней мере), а дальше уже пожимаю отцу руку так, чтобы у того дыхание сперло, и, приземлившись на стул за накрытым столом, смотрю ему в глаза. Не моргая. Пока белки не начинает жечь. Читаю на его лице немой вопрос, почему я сейчас не с Лейлой: отец в курсе о чудо-четвергах, я не один раз (открытым текстом) старался ему на это намекнуть. Улыбаюсь в ответ, потому что самая худшая для него пытка – это незнание и процессы за пределами его контроля.