– Я полагаю, что освободилось одно из бюджетных мест на нашем курсе.
– Вы полагаете, – кивает она, явно не собираясь мне помогать и, возможно, самую малость удивляясь моей наглости.
– И так как я первая в очереди для перевода с платного отделения, то решила сэкономить вам время и сама пришла подписать документы… или что там еще от меня нужно. – Это я проговариваю уже скороговоркой. Моя смелость умирает в муках под таким острым взглядом из-под очков.
Романова переплетает пальцы и подпирает ими подбородок. Смотрит на меня как на диковинное животное. Или как будто я говорю на норвежском. Или словно у меня две головы. Мне не нравится затянувшееся молчание. Она могла меня сразу выгнать, если бы захотела, но почему-то молчит. И эта зловещая тишина, которую разбавляет лишь стук моего сердца, гулом отдающий в уши, пугает и, кажется, не предвещает ничего хорошего.
– Видите ли, Лилия… – М-м-м, начало так себе. – Все не так просто, как вам может показаться. Это место… о котором, как я полагаю, вы говорите, было занято сразу после инцидента с нашим студентом, поэтому…
БАМ! К сожалению (или к счастью), я не успеваю прочувствовать весь трагизм момента, когда рушатся мои надежды высотой с многоэтажку, потому что в кабинет врывается парень.
– Какого черта, а? – с порога заявляет он в довольно грубой форме. – Ты реально сделала это? Расцеловала Савельеву задницу после всего? Перевела его на бюджет, вместо того чтобы вышвырнуть на хрен из универа? Еще скажи, что ты извинилась перед ним!
Стоп, о чем он? Бюджет, Савельев… Это тот кудрявый мачо, который планшеты натягивает за десять минут до пары на грязном полу в коридоре и потом еще час ничего не делает на занятиях, так как нагло врет, что ватман не досох? Почему Савельева вдруг перевели на бюджет?
– Следи за своим языком! – не уступая в тональностях, отвечает парню Марина Евгеньевна и перегибается через стол, мигом сбросив маску безразличия.
В один момент кабинет наполняется криками, и никто, кажется, не видит, что у меня тут намечается личный конец света. Если я, конечно, все правильно понимаю. Очень надеюсь, что нет.
– Ты должен был держать себя в руках!
– И делать вид, что ничего не произошло, как это делаешь ты? Чтобы, не дай бог, ничего не навредило твоей безупречной репутации? Ты не имела права!
– Они угрожали судом!
О'кей, я молча постою в сторонке, пока они не прикончат друг друга.
– Нельзя распускать руки по любому поводу!
– Ты знаешь, из-за чего я…
– Знаю! – срывается голос декана, и она вдруг ненадолго – на очень короткий миг – становится такой человечной, что мне хочется подойти и обнять ее. Ровно до того момента, когда она вспоминает о моем существовании и понимает, что шанс на то, что я на время их разговора вдруг оглохла, примерно… нулевой. – Знаю, но ты меня вынудил сделать это.
Марина Евгеньевна одергивает строгий, как и ее голос, пиджак, заправляет пряди идеального темного каре за уши и снова садится на трон, где сразу кажется увереннее, будто и не было этого короткого взрыва.
– И если хочешь знать, благодаря своей выходке ты оставил эту милую девушку не у дел. – Ее тон снова сквозит холодным сарказмом.
– Что?
Впервые с момента, как парень вихрем ворвался в помещение, он замечает меня. Оборачивается, и мне, черт возьми, приходится поднять глаза к потолку, потому что он выше на две головы, и тут не мой рост виноват, просто он длинный, как жираф! Со спины я его и не узнала сразу. Наверное, потому что за все три месяца встреч в кафе, где в качестве клиента он всегда брал один и тот же кофе (поэтому я про себя и прозвала его Рафом), парень произнес от силы три-четыре слова безразличным тоном. А тут вдруг такой эмоциональный диапазон! Не то что у спичечной головки.
И вот теперь Данил Романов, сын декана, прожигает меня таким убийственным взглядом, будто я только что затопила его пентхаус, о котором все болтают. Будто сорвала ему поездку куда-нибудь на Мальдивы, или где там богатые мальчики отдыхают? Или покусилась на папочкины миллионы, заявив, что я его внебрачная дочь! Или разбила бесценный бэтмобиль. Да, в этот самый миг, когда Романов смотрит на меня совсем не добрым взглядом, я могу поверить даже самым ужасным слухам о нем: что полосовой шрам над бровью он получил чуть ли не в перестрелке (хотя кто-то утверждает, что это след от ножа: источники расходятся в мнениях), что его квартиру обыскивали, потому как он приторговывает наркотиками, или что он бьет тачки ради страховки. Откуда такие подробности, не могу представить, но в женских раздевалках о популярном мальчике Дане разговоры ведутся с упорной частотой. Шепотом, громко – по-разному, но о нем говорят всегда.