Три недели спустя
Прага хорошела под осенним солнцем. Листья на деревьях горели золотом, а в воздухе витал пряный аромат глинтвейна с корицей. Но Ава не замечала красоты вокруг.
Она сидела на краю кровати в их новой съемной квартире (уже третьей за этот месяц), сжимая в руках материнскую нотную тетрадь. На столе перед ней стоял стакан чая — уже холодный, нетронутый.
Дверь скрипнула. Вошел Джейк, неся в руках два бумажных стаканчика с ароматным кофе и свежими трдельниками.
— Опять не спала? — его голос был мягким, как шерстяное одеяло.
Ава лишь пожала плечами, не поднимая глаз.
— Сегодня снилась мама. Она пела ту самую песню… — голос ее дрогнул.
Джейк молча поставил кофе, сел рядом, обнял ее за плечи. Его пальцы нежно вписались в ее кожу, словно ноты на строке.
— Она спасла нас. И мы сделаем это значимым.
Ава закрыла глаза, чувствуя, как горячие слезы катятся по щекам.
— Я не могу… я не знаю, как жить дальше без нее… Я нашла ее и сразу потеряла….
Джейк повернул ее лицо к себе. Его глаза были полны решимости.
— Ты будешь петь. Как она хотела. Для нее. Для нас.
Он достал из кармана сложенный листок — афишу старого пражского театра.
— "Золотая лира". Зал на 500 мест. Отличная акустика.
Ава смотрела на бумагу, чувствуя, как в груди что-то сжимается.
— Это слишком… я не готова…
— Ты более чем готова, — Джейк поднял нотную тетрадь. — У нас есть ее музыка. Ее правда. И… — он достал маленькую коробочку, — ее жемчужные сережки. Она хотела, чтобы ты носила их на первом большом концерте.
Ава разрыдалась. Горько, по-детски. Джейк прижал ее к себе, позволяя слезам литься свободно.
— Мы сделаем это правильно, — шептал он, гладя ее волосы. — С лучшим звуком, светом, всем…
Ава глубоко вдохнула, вытерла слезы.
— Хорошо. Но… — она посмотрела в окно, где светило осеннее солнце, — мы назовем это "Реквием для ангела"?
Джейк улыбнулся — впервые за эти недели.
— Она бы одобрила.
И когда Ава надела мамины жемчужные сережки, ей показалось, где-то далеко прозвучала знакомая нота…
Тихая. Чистая. Как обещание.
Прошлое Авы
Темнота.
Густая, липкая, как вар. Маленькая Ава (ей всего пять) прижимается в углу подвала, обхватив колени худенькими ручками. Где-то наверху гремят шаги, мужские голоса спорят о "неудачном образце", о "перезагрузке системы".
Ее мама не возвращается уже… сколько? Часов? Дней?
В кармане платья — последний подарок: маленькая музыкальная шкатулка. Если завести — играет "Лунную сонату". Мама прошептала: "Когда станет страшно — включай. Я всегда услышу".
Ава дрожащими пальцами пытается завести механизм.
Тик-тик-тик.
Музыка не играет.
Наверху — грохот. Крик (мамин? ей кажется?). Потом… тишина.
День первый
В подвале пахнет плесенью и чем-то металлическим. Ава стучит кулачками по двери:
— Ма-ам!
Только эхо отвечает.
В углу — бутылка воды и полпачки печенья (мама всегда оставляла "на всякий случай"). Девочка считает крошки: сегодня — три. Завтра — две. Потом — одну.
День седьмой
Вода кончилась. Губы потрескались. Во сне Ава слышит, как мама поет (та самая песня про "золотую рыбку"). Просыпается — и плачет, потому что помнит: "Когда артисты плачут, у них портится голос".
День четырнадцатый
Шаги! Ава прячется за бочками (мама научила: "Если не я — не открывай").
Дверь с треском распахивается. Чужой дядя в форме:
— Боже правый! Ребенок!
Ее выносят на свет. Ослепительно. Больно.
Приют "Святая Агнесса"
Девочку с красивым голосом определяют в хор. По ночам она заводит шкатулку (теперь она играет, но… тихо-тихо).
— Твоя мама погибла в аварии, — говорит соцработница (добрая, но усталая). — Тебе надо привыкнуть.
Ава не верит. Потому что помнит как мама кричала в ту ночь.
Год спустя
Красивый мужчина в черном пальто приходит в приют. Говорит, что он — "дальний родственник". Его пальцы (длинные, холодные) касаются подбородка Авы:
— Удивительные голосовые связки.
Он забирает ее в большой дом с роялями в каждой комнате.
— Я твой опекун теперь. Зови меня Дэниел.
По ночам Ава прячет шкатулку под подушкой. Иногда кажется, что слышит вдали мамин голос…
Но это всего лишь ветер.