Я. Уже все кончилось?
Он. Ну – не все. Но почти все. Вы же удостоверили факт вашего… ваших, как бы это сказать, недостаточно правильных формулировок, касающихся Пушкина?
Я. Правильных? К Пушкину вообще неприложимо это понятие – правильные формулировки…
Он. Вот и хорошо. (Записывает.) Ол-райт, как говорят англичане… И потом, вы же согласились, что, рассуждая строго логически, вы, возможно, сами того не желая, не подозревая, играли на руку нашим – и вашим, Андрей Донатович, – и вашим недоброжелателям!..
Я. Кто знает заранее, кому он играет на руку? Даже, вероятно, сам Пушкин не ведал…
Он. Великолепно сказано! (Записывает.) Не знаю, как у вас, но у меня к вам, в результате нашего содержательного собеседования, несмотря на отдельные и даже принципиальные разногласия, появилось чувство какого-то душевного контакта. Взаимопонимания, взаимопомощи. И я вам стараюсь помочь во всем, что в моих силах, и от вас жду такой же ответной поддержки. Но ведь так и должно быть между людьми? Не правда ли? Как вы считаете?
Я. Я не совсем улавливаю. У меня как-то все перепуталось в голове. Смешалось…
Он. «Все смешалось в доме Обломовых» (смеется). Бывает, бывает. (Доверительно.) Но было бы нежелательно, крайне нежелательно, если вы собственные ваши признания воспримете словно какую-то внешнюю обузу, чуть ли не навязанную вам насильно с нашей стороны. Всякий человек обязан самостоятельно прийти к жизненно важным решениям. В том числе к пониманию своей виновности…
Я (вздрогнув). Но я же не признал себя виновным.
Он. То есть – как это? Невзирая на факты?
Я. Невзирая на факты.
Он. Вопреки логике вещей? Логике истории?
Я. Пускай хоть вопреки логике. Не признал.
Он. Ну, знаете ли!.. Впрочем, воля ваша. Угодно капризничать – пожалуйста. Вам же хуже будет. Да и не вам, в конце концов, определять степень своей виновности. Для этого есть иные инстанции… С вас на сегодня хватит.
Я. Так я свободен?
Он. На сегодня – свободны.
Я (вставая). Я могу идти?
Он. Куда идти?!
Я. Ну я не знаю – домой?
Он. Вы шутите! Мы с вами только-только начали разговаривать. Только во вкус вошли. А вы – домой!
Я. Что же со мной… делать теперь?
Он. Как – что делать? Судить будем, судить.
Я. А когда? Нельзя ли поскорее?
Он. Ишь вы какие быстрые! Да у нас сегодня, Андрей Донатович, самый первый, самый предварительный день допроса.
Я. И много еще допросов?
Он. Это от вас зависит. Исключительно от вас.
Я. Нет, я хотел узнать, сколько примерно дней допрашивают, ну, таких, как я, – до суда?
Он. По-разному. Сто допросов. Двести допросов. Всё в руках человеческих…
Я. Сто допросов?!
Он. Да. А сегодня – первый. (Снимает трубку.) Дежурный? Заберите подследственного! (Ко мне.) Да вы не волнуйтесь: мы во всем разберемся. Во всем. Нет ли у вас каких-нибудь жалоб ко мне? Дополнений? Разъяснений? (Встает.)
Я. Нет. У меня ничего нет.
(Входят три оперативника, из той же группы, в военной форме.)
Он. Произведите общий досмотр заключенного. Раздевать не надо. Потом. (Ко мне.) На все ваши вещи будет составлена опись. Можете не сомневаться: у нас ни одна нитка не пропадет!
(У меня забирают портфель, извлекают оттуда книги, тетради, снимают часы, ощупывают, охлопывают, выворачивают карманы и все складывают на край стола, перед следователем. Под конец снимают ремень.)
Я. Зачем же ремень? Как же без ремня?
Первый оперативник. Так положено.
Второй. А это, браток, чтобы ты не удавился.
Третий (еще раз проверяя карманы, полушепотом). Не тушуйся! Может, еще отпустят…
Он (из кучи на столе брезгливо берет двумя пальцами носовой платок). А это еще что у вас?
Я. Носовой платок.
Он (еще брезгливее). Можете взять обратно. (Через помощников платок возвращается ко мне. Все вещи, вперемешку, складывают в портфель и уносят.) До завтра, Андрей Донатович! Вас, я полагаю, покормят. Желаю вам доброй ночи. Приятных снов.
Первый оперативник (шипит). Руки!
Я. Что – руки?
Первый. Руки назад! (Меня выводят.)