«Только Жени нет»,— подумал я.
А сосна чуть охнула, качнулась. Потом она, простившись взглядом с сестрами, с которыми жила тут вместе, быть может, сотню лет, медленно и величаво стала клониться на сторону и рухнула, хлыстом своим рассекая снег; раздался звук, похожий на выстрел. А вот и второй «выстрел»: грохнулась сосна, спиленная Трифоном Будорагиным. И все, кто находился здесь и следил за нашим первым шагом, закричали, захлопали в ладоши, меня и Трифона подхватили на руки и подкинули вверх, а потом бросили в сугроб. Мы ликовали: начало было положено! Но никто из нас не знал в этот момент, сколько таких же сосен и лиственниц встретится нам на двухсоткилометровом пути к нашей цели...
Анка варежкой отряхивала с Трифона снег.
— Ты очень красиво работал, Триша,— хвалила она.— Как настоящий лесоруб. Я все время смотрела на тебя, глаз не спускала. И гордилась тем, что муж у меня такой сильный и ловкий. Настоящий!
— Я во всем настоящий и ловкий.— Он засмеялся и облапил ее своими ручищами.— Не думал, что когда-нибудь черт занесет меня на край света!..— Огляделся, поражаясь: — Эх, дичь-то какая, вот уж действительно места для каторжников... Не озябла, курица?
— Ни капельки,— ответила Анка.— Даже жарко.
У меня все еще дрожали руки от напряжения, от волнений, с непривычки. Еще не улеглись страсти от первой встречи с тайгой, а Петр уже скомандовал:
— Пошел!..
Бульдозеристы отодвинули поваленные сосны с дороги и врезались в мелколесье, вырывая с корнями небольшие деревца.
Засветло продвинулись лишь на двадцать километров. Сколько повалили мы деревьев, я сбился со счета. Руки у меня ныли и слегка подрагивали.
Но время работы стужа как бы отступала от нас. Трифон Будорагин распахнул полушубок, а когда пилил, то сбрасывал его с плеч прямо на снег, стаскивал шапку, распаленный. На ворсистом шерстяном свитере, на тугих кольцах медных волос серебряной пыльцой лег иней. Анка робко и трогательно молила его:
— Простудишься, Триша...
Он возвышался над ней, громадный и какой-то свирепо-добрый.
— За собой следи, не отморозила бы чего, кой грех, навозишься тогда с тобой. Мы где очутились, видишь? В краю зверей. Вот и буду жить по-звериному. А зверю зачем одеваться, он себя не жалеет.
— Что ты городишь, Трифон, подумай,— сказала Анка.— Бессердечный ты...
— Нет, уважаемая супруга Анка, я сердечный. Чересчур! Нужны мне эти деревья, скажи? Растут и пускай растут, они не помеха мне. Но уж если я взялся работать — не трожь. Тайга вздрогнет, если я за нее возьмусь!..
Подошел Петр.
— Оденься, если тебя просят,— сказал он.— Анка нервничает.
— Она по всякому случаю нервничает. Завернули бы меня в пеленки, как младенца, была бы рада.
— Оденься,— повторил Петр.
— Жарко же, черт возьми! — Трифон нехотя надел на себя полушубок и шапку, негромко и как будто с сожалением сказал мне: — Никогда не думал, что придется мне в жизни валить лес, а, Алеша? А ты?
— Я тоже не думал.
Трифон басисто засмеялся.
— Ты, конечно, мечтал о райском гнездышке под крышей генеральского дома, да? С Женечкой, да? А вместо генеральской крыши — белый снежок на вершинах сосен да пихт, вместо звуков магнитофона — медвежий рев.
— Болтун ты, Трифон,— сказал я без злобы.— Мелешь чепуху, и всегда не к месту. Если бы я мечтал о том доме, разве был бы здесь, с тобой?
— Твоя взяла, Алеша... Это я так, сдуру. Успокоиться охота, а успокоения нет. Отчего?
— Жалеешь, что уехал?
— Жалею. Я ведь, Алеша, по-настоящему-то и не жил никогда. В деревне спал на полу, на соломе, честное слово. В ФЗО — на железной койке, двенадцать человек в комнате. В Москве... Ты знаешь наш барак. Вот и все. Думал, получу комнату, станем жить с Анкой в самой столице — молодые, работящие. Мебелью обзавелись бы, телевизором, ванная под боком... А вместо этого — дичь, холод... Я не жалуюсь, Алеша, нет. Просто обидно.
— Я тебя понимаю, Трифон,— сказал я.— Когда тепло, светло, уютно — лучше, намного лучше... А знаешь, кто с нами едет? Сын профессора Вершинина, сын композитора Ларина, сын ответственного работника Володя Петров. Много их. Добровольцы, как и мы. И дома у них всего вдоволь. Наверняка больше того, о чем ты мечтал, во много раз. А поехали...
Трифон озадаченно крякнул.
— Н-да... Бывает и так... Что ж, за дело? — Подойдя к стволу, он все-таки сбросил с себя и полушубок и шапку, чтобы начать пилить...