Что с того, думал Иван Терентьевич, что имя автора нам неизвестно. Не знаем же мы дерева, из которого сделан наш стол, карандаш.
И еще он думал, что в природе, в однообразных пейзажах, в лесной этой жизни есть полная завершенность.
И поэтому мысль — что с тобой станется, когда выпадут, а потом сойдут снега и талая вода унесет твой сегодняшний день, — эта мысль точно бы не тревожила.
Но вот однажды лопнул мороз.
С вечера пошел сухой мелкий снег, все побелело, но отчего-то не верилось, что это всерьез и грядущий свой день земля встретит преображенной. И только за полночь, когда повалили крупные теплые хлопья, окончательно стало ясно: пора больших снегов, равно и перемен, настала.
И верно. Маленькие елочки ушли под снег; опустились книзу лохматые ветви, и запахла хвоя; перебегая от дерева к дереву, оставила свои следы белка; поверх беличьих легли куньи; аккуратной строчкой прошила ельник лисица; перевел дыхание, дал снегу засыпать себя и мысленно послал благодаренье небу давно полинявший беляк.
А истопник Антошкин получил взбучку и, поскребывая в затылке, вовсю раскочегарил печь.
Народ в доме отдыха снова роптал, теперь уже от жары.
Так наступила зима. В одеждах беспечия шлялся борами ясноокий день, которого устраивала даже его коротенькая жизнь, смешили белки и анекдоты. В другой раз приходил меланхоличный день, который, бросив на заснеженный пенек рукавицы, садился на него и, пригорюнившись, ощупывая складку поперек собственного лба, печально глядел на глухие чащи. Были оттепели и метели, низкая хмарь и небесная чистота, пахло дымами и хлебом. В четких следах то отстаивался воздух до синевы, то поземка укладывала друг к другу снежинки. Под лапами поспешно идущего зверя поднималась пороша, скрипела дорога под легким возком, в великих страданиях нерестился налим. И вновь все казалось полностью завершенным.
Темные ночи слушали самих себя, светлые — прислушивались к петухам. В морозные ночи срывались и беззвучно уходили под глубокие снега звезды.
Иван Терентьевич торопился с завершением «Хроники». Поначалу работу над книгой он определил для себя как активный отдых, как запоздалую дань натуралиста природе — за лесом всю жизнь деревьев не видел.
И он ходил по лесу, разговаривал с ним, и деревья охотно вступали с ним в разговор.
А они, надо заметить, всегда умели и любили это делать. Жаль, что люди слишком долго возились со своими хитрыми датчиками и так поздно стали признавать за ними право на радость, на боль, грусть и негодование. Даже — на повышенную температуру при хворях… Сколько зазря погибло хороших умных деревьев!
И оттого, что зазря погибнет еще немало умного и хорошего, фенологическая хроника Значонка постепенно превратилась в страстную книгу по защите природы. Умри, Иван, — лучше не напишешь.
Утомившись, он разгребал ногами снег, собирал валежник, раскладывая на утоптанной площадке костер.
— Не слишком ли близко к моему стволу? — обеспокоенно спрашивала ближняя ель.
— Да нет… Я ж маленький разведу, ты не волнуйся.
Иван Терентьевич вырывал несколько листков из блокнота, совал в огонь горелые спички, порожнюю пачку из-под сигарет. Потом ломал ветки потолще, а когда и эти занимались пламенем, подкладывал толстые сучья.
Костер согревал ему руки; лес легонько шумел — и согревал ему душу.
— Ну ее к черту, — говорил он себе, — буду брать теперь отпуск.
— Правильно, — говорили деревья.
— Ладно вам, ребята, в этом деле я сам разберусь.
— Так ведь давно ж пора! — замечала вся просека.
— Идите вы, дремучие ворчуны…
— Ну, это нам не под силу, старик.
В теплый день он устраивался ненадолго под елью в ветвях, прислонялся к стволу и прикрывал глаза. И то ли ночь наступала, то ли все так же тянулся день. То ли филин ухал, то ли били перепела.
Но он по-прежнему слышал лес.
Потому что вырос в лесах и в лесах воевал.
Потому что лес был его «колыбель и могила — лес».
Между тем народу поубавилось. Сошли девочки, что сидели за Мишей, Мишу теперь никто не поддерживал сбоку, и сон его стал совсем неспокойным.
На одной из остановок Миша увидел парня с чемоданом — точь-в-точь таким же, как и у него. Парень ждал свой автобус и сейчас, прочитав на трафарете прибывшего «НИИ» — Чучков», отходил от него. Миша, с недоумением помотав головой, с изумлением подергав ею, вдруг вылетел с воплем: «Эй, куда?! Подарки детям…» С трудом разобравшись, вернулся обратно.