— Валентина, моя хозяйка, — продолжал Кучинский, — бухгалтер, ударник соцтруда и Димкина мама. Скоро купим с ней барометр.
Валентина с изумлением взглянула на Кучинского.
— Лев Толстой, когда серчал на свою жену, снимал со стенки барометр и грохал его об пол, — пояснил он.
— Так уж и грохал! — усомнилась, вспыхнув, Валентина.
— Ну-ну, пошутил, — ретировался Кучинский. — Но один раз грохнул, это точно. — И вновь засмеялся.
Вошли в отдельную комнату Кучинского. Стол, кровать, пара стульев, подвесная полка с книгами составляли все ее убранство. Книги были сложены на стульях, на подоконнике и на полу — размещать их пока что было негде. Окошко выходило в сад.
— Вот новинки, — показал Кучинский на отдельную стопку книжек. — В городе, понятно, этого не достать.
— Пастернак… Катаев… Марсель Пруст… — узнавал Значонок книги по обложкам. — Эти у меня тоже есть. А Ставинского я читаю в оригинале. И вообще, Польша дарит нам хорошие книги… Взгляни, я получил сигнальный экземпляр «Хроники».
Кучинскому показалось, что старик чуточку зарделся от смущения, и обнял его. Он читал «Хронику» в рукописи и сейчас с удовольствием полистал.
— Валюша, — сказал Кучинский, появляясь в дверях своей комнаты, — нам бы вот это, а?.. — Он сделал рукою жест, будто разворачивал самобранку. — И отварной картошечки…
— О картошке мы сегодня говорить не будем, сегодня мы будем ее есть, — сказал Иван Терентьевич.
Вышли во двор, сели на лавочке. Тут явился петух, независимо прогулялся мимо по полудуге раз и другой.
— Ну, что? — негромко спросил Иван Терентьевич.
— Пошли мои ребята в рост, — так же негромко, заговорщически ответил Кучинский. — Очень умно ведет себя «партизанский». Не сорт, а гений…
— Жаль только, плохой семьянин: неохотно передает свои лучшие качества при скрещивании, — вторил Значонок. — Но жизнь по-настоящему любит.
— «Молодец» показывает себя молодцом…
— Трагедия с «молодцом» — скверно переносит машинную уборку.
— Немецкий «антарес» чувствует себя неважно…
— Никак не может забыть, что живет в гостях.
— Невыгодно мне продавать картошку, отец, — заплатят, как и всем, только за вес.
Значонок вздохнул.
— Завтра посмотрим поля, ладно? Ведь вы останетесь? Тем более завтра выходной.
Значонок кивнул.
— Юлик, — тихо сказал он, — ты не скажешь, что я выжил из ума на старости лет? Но я так хотел дождаться твоего брака с Людмилой, хотел дождаться внуков…
— Ну что я… — На лицо Кучинского легла тень. — Вы же знаете…
И снова кивнул Значонок.
— А как тут? — Он показал на Валентинин дом.
— Никак, — пожал Кучинский плечами. — Просто ближе к правлению.
Значонок посмотрел на него с сомнением.
И это сомнение точно бы передалось Кучинскому.
— Почему-то не хотела пускать меня на постой. Именно меня, — признался он с легким недоумением. — У нее всегда кто-нибудь да жил, а тут — ни в какую. Родила еще девчонкой от какого-то заезжего гусара, мается в одиночестве.
Стукнула калитка, и в ней появилось два велосипедных колеса. На одном велосипеде восседал Димка, на втором — мальчишка постарше. Ребята уцепились руками за забор.
— У вас поэма Маяковского есть? — спросил у Кучинского Димка.
— Есть. А какая нужна?
Димка взглянул на товарища. Тот дернул плечом.
— А!.. Нам все это до лампочки!
— До лампочки, — вздохнул Кучинский. — Ну да, конечно: век-то электричества.
Когда мальчишки укатили с завернутыми в газету книгами, Значонок спросил:
— Послушай, Юлик, а у нас с тобою есть?.. — И сделал жест, известный всем выпивохам и всем трезвенникам мира.
— Есть по маленькой, — отвечал повеселевший Кучинский. — В Греции все есть.
Наступал долгий теплый вечер. Земля, вода и небеса и все живое готовилось к отдыху.
А в доме Вали Стельмашонок накрывался стол. Сама хозяйка то хлопотала на кухне, то бегала к соседям или в погребок. Кучинский несколько раз отлучался в правление — кому-то звонил, кто-то звонил ему. Димка где-то гонял, не казал домой носа. Иван Терентьевич, сбросив пиджачок, нарезал на доске тонкими скибками хлеб, доставал из шкафчика посуду.
Дальше — больше: Иван Терентьевич как-то незаметно завладел газовой плитой (плита стояла на веранде), что-то там помешивал, что-то переворачивал, подсаливал, перчил, крошил репчатый лук.
Валентина застала его у плиты, вернувшись с тарелкой холодных соленых грибов.
— Милый вы мой хозяюшка! — раскрепощенно воскликнула она, бросив взгляд на кастрюли и сковороды.