— Да ладно тебе.
— Как же — ладно?.. Тащи, сын, лопату — столбик подгнил. — Миша со знанием дела оглядел крыльцо, скользнул взглядом по стенам дома, крыше, пуне — кажется, там все было в порядке.
Ничего не скажешь — добрый был этот человек по имени Миша.
Поправил с Димкой крыльцо, утер пот, пососал сигарету в тенечке.
— Не куришь? И не кури — выпорю, — сказал он так добродушно, что закурить захотелось: не выпорет, ни за что.
— Пороли ж при царе, — улыбнулся Димка.
— В «Детстве» Максима Горького прочитал?
— Не, по телевизору видел.
Потом Миша хлебал холодник, нахваливал:
— Мастерица ты, Валя, по холодникам. Как я, например, — по коровникам.
— Не только по коровникам.
— Жизнь прожить — не поле перейти, — живо возразил Миша.
— Личным акушерским пунктом еще не обзавелся?
— Дело прошлое… — слабо защитился Миша, стыдливо отвел глаза в сторону. — Не обижай хорошего человека.
Ну, чего там: по веселому случаю он, Миша из «Межколхозстроя», и его собрат, Сеня из «Межколхозстроя», подогнали тяжелый трайлер и автокран к Чучковской женской консультации, будто погрузить славный домик и увезти. Понарошку, конечно, смеха ради, а переполоху вышло дальше некуда…
— Я вот твоей маме все никак не соберусь написать, — притворно вздохнула Валентина.
— И не надо. Не огорчай старушку. Дело прошлое… А замуж чего не идешь? — сменил Миша пластинку. — Не берут? Ну, не дай бог родиться бабой! Серьезно.
— Тебе на этот счет повезло, — опять усмехнулась Валентина.
— Повезло, — согласился Миша.
Отобедав, он засобирался.
— Ехать надо, — сказал с сожалением, взъерошил Димкин чуб. Увидел через окно появившегося в калитке Кучинского.
— Председатель. Живет у нас, — сказал Димка.
Постоялец Мише понравился сразу.
— А чего, вышла бы за него, — посоветовал он Вале. — Ладный парень… Верно, Дмитрий Михайлович?
— Ну что ты мелешь?! — воскликнула Валя.
— А чего я… Ничего. Я ж тебе добра желаю, — растерялся Миша.
Димка насупился.
Кучинский задержался у крыльца, с интересом осмотрел Мишину работу.
— Здравствуйте, — сказал он с порога.
— Здравствуйте и до свидания. — Миша встал. — Ехать, друг, надо. Чтоб напрасно старушка не ждала сына домой, чтоб ей сказали, а она не зарыдала… Ну, живите в мире, в согласии… Димку не обижай, — сказал Миша Кучинскому. — Он у меня хороший.
Миша подхватил пустой чемоданчик, пожал руки Валентине и Кучинскому, пригладил Димкин вихор.
— Пора, — сказал он надломленным голосом.
А вскоре на велосипеде, ему вслед, умчался Димка.
Умывшись во дворе под рукомойником, Кучинский нашел на своем столе записку. Детской рукой было начертано: «Валентина — си, Кучинский — ноу!»
— Куба — си, янки — ноу, — пробормотал Кучинский. — Н-да, с дуба падали листья ясеня, а раки любят, чтоб их бросали в кипяток живыми. Словом, взлетала, падая, ракета…
В окно он видел, как отрешенно сидела Валя на крыльце…
Ужинал Кучинский — словно чувствовал за собой вину — в придорожной чайной. (Правда, на вывеске было солидное слово «Ресторан».) И увидел здесь Ивана Дровосека, председателя соседнего колхоза.
Дровосек одним из первых в округе построил общественный коровник, рассудив, что так оно будет лучше и для хозяйства, и для самих колхозников. Ведь все равно о кормах для частной скотины, о сенокосе и транспорте приходится думать ему.
Кучинский побывал на этой общественной ферме и решил в будущем году строить аналогичную в «Партизане» — для чучковской бригады. И вообще, у Дровосека следовало кое-чему поучиться. Мужик он был ушлый, разворотливый, получал приличные надои и был первым в районе по урожайности зерновых и картофеля.
Но основным сортом, увы, у него шел «палачанский». В колхозе был свой крахмальный завод — все, что оставила война от бывшей панской экономии, и Дровосек скупал для него крахмалистую картошку всюду, где только удавалось. Возил даже из соседней области. Переработка «палачанского» была делом зряшным.
Иван Дровосек сидел в углу под гигантским фикусом. Перовский «Рыболов», морща лоб — весь внимание, смотрел со стены через этот фикус в его тарелку, будто там плавал поплавок.
— Ваня ште, Ваня ште, Ваня штекает паште? — заглянул и Кучинский в тарелку Дровосека, подходя к его столу.
— Угу. Хороший паштет. Здравствуй, Юлий.
— Здравствуй, — отвечал Кучинский, усаживаясь. — Графинчик пуст, как душа ревизиониста? — повертел он графин. В склянку была брошена лишь капля винца.