— Краник кошки оторвут, — сказал он «одуванчику» и прошел к Таньке. — Князь Бидон прислал тебе поклон…
— Князь Бидон? — Танька весело и недоверчиво глядела на старика, она не помнила — Бидон ли, Гвидон.
— Здравствуй!
— Здравствуй!
— Ну а еще раз…
— Здравствуй! — Девчонка широко улыбалась. — Сколько у меня сегодня пальцев?
— Действительно, сколько? — заинтересованно сказал Иван Терентьевич и взял ее руки в свои, стал разглядывать.
Танька лукаво следила за старым толстым чудаком.
— Считаем по-турецки… Однока, двока, шанта, ланта, тере, ере, ёк!.. одиннадцать, двенадцать, тринадцать!.. Так, сегодня тринадцать, — удовлетворенно произнес Иван Терентьевич. — Послушай, а кто тебе разрешил хворать? Это ты чего ж надумала?.. Что с ней? — спросил он Галину.
— Горло, температура. Просто напасть: то один, то другой, — показала она на детей. — Мой-то в командировке, а ведь сегодня распределение квартир…
— Я знаю, — кивнул Значонок. Достал из кармана бумажку: — Вот, прислали «телегу», — показал он бумажку, не разворачивая.
— Насекомец! — подала голос Таня.
— Конечно, насекомец, если опыляю растения, — согласился Иван Терентьевич. — Я даже мед умею собирать. Я сейчас принесу, и ты увидишь, какой это мед! — добавил он хвастливо.
И, забежав домой, достав из чулана поллитровую банку меда, сказал Люде:
— Пойду в поле, поползаю с цветка на цветок… Сегодня в час дня будут делить квартиры. Так я постараюсь успеть.
Селекционера часто сравнивают с художником. Дайте нескольким художникам одинаковые холсты, кисти, краски, один сюжет — все картины выйдут разными. Значонок опыление производит сам — переносит пыльцу с цветка на цветок ученическим перышком. Пусть рядом работают другие селекционеры, делают то же самое — у Значонка результат будет много выше. Это необъяснимо, это как последнее чутье гениального живописца.
— Господи, благослови! — начинал Значонок работу.
Меж картофельных кустов, играя хвостом, бегала трясогузка, посматривала на него, заходила сзади, и разговаривать с ней было затруднительно. «Все равно я на тебе не женюсь, — говорил ей Значонок. — Я старый». Фанерные таблички с номерами гибридов были в известковых потеках. Воздухом проходили небольшие стаи скворцов. Было солнце, и не было его. Цыбатый ветер шел полем. Ветер был близорукий рассеянный интеллигент, У него был мягкий характер. На любознательном носу сверкало пенсне. Но оно плохо помогало — натыкался на всех, переворачивал обрывок газеты, но не разбирал мелких буковок, с досадой оставлял его, а потом вновь возвращался, цеплялся полой длинного походного сюртука за березы у проселка. Поэтому пуговиц у него всегда недоставало.
Как и у Ивана Терентьевича, впрочем, на пальто и пиджаках (Люде он не позволял трогать его вещей, самому же следить за ними было недосуг).
Иван Терентьевич, работая, обычно что-нибудь мурлыкал себе под нос. Репертуар был пестр, все зависело от настроения.
Но сейчас мешала трясогузка, приходилось ломать голову над ее глупенькими вопросами.
— Изыди, нечистая сила, останься, чистый крахмал! — услышал он вдруг голос Шапчица, выпрямился, потирая уставшую поясницу, обернулся.
— Вы красиво работаете, — искренне сказал Шапчиц. — Я ведь давно к вам подкрался, все тревожить не хотел.
— Это верно, сынок, — в нашем деле зрители не обязательны. — Иван Терентьевич со смущением почесал мясистый нос, соображая, слышал Шапчиц или нет его болтовню с трясогузкой. — Знаешь, я вот думал сейчас: хорошая у нас работа. Она ведь лениться не позволяет.
Иван Терентьевич был как добрый весковый дядька, лукавый и простодушный, не ведающий недругов и спокойной любовью любящий живое. Он готов был поставить с мужиком телегу на колеса, похлюпать со вдовой на радуницу. Его брюки по самые коленки были в росе и вымазаны землей, из кармана пиджака торчал мятый пухлый блокнот. Деревянная ручка с ученическим пером в его толстых сильных пальцах казалась тончайшим инструментом Левши. Да так оно и было в действительности.
Иван Терентьевич нашел в кармане яблоко, протянул его Шапчицу:
— На! Чего оно у меня валяться-то будет.
Пожалуй, своими лапами Значонок не сумеет взять с гладкой столешницы швейную иглу, улыбнулся вдруг про себя Шапчиц.
— Иван Терентьевич, — все же решился он сказать то, ради чего пришел, — я бы хотел избежать кривотолков. Я хочу, чтоб вы услышали все от меня. Мой сорт рекомендован некоторым хозяйствам и пойдет с будущего года.