Шапчиц слегка смутился: Значонок выжидательно глядел на него, будто еще не все было сказано.
— Ну и что? — наконец произнес Значонок.
— Ну и все…
— Тогда поздравляю. Читал я ваше стихотворение, как же, на память выучил, — с насмешливой доверительностью сказал Значонок. — Прекрасное стихотворение. Вот только рифмы в нем, простите, хреновые.
— Почему хреновые? — опешил Шапчиц. — Какое стихотворение?
— Под названием «Бульба шапчицкая».
«Учитесь у Пушкина, Лермонтова, Блока… Литконсультант районной газеты Сидоров», — усмехнулся Шапчиц.
— Ну да.
— Будете сражаться?
Значонок пожал плечами:
— Мне давно объявил войну «палачанский». А ваш сорт разве солдат второго фронта, зашел ко мне с тыла?
Не сразу у Ивана Терентьевича после этого разговора пошла работа как надо. Но постепенно он увлекся, и снова было ему хорошо, ведь настоящая работа всегда очищение.
— Эй! — крикнула трясогузка. — Взгляни-ка на солнце.
— Взглянул. — Иван Терентьевич разогнулся. — А что?
— Как же, что?! А «телега»?.. А Танька?.. Кто целое утро морочил мне голову?
— Тихо-тихо! Успокойся. Не шуми. Видишь, я уже собрался. Я уже пошел.
Иван Терентьевич успел к часу дня в институт. Лаборатории, кабинеты, коридоры быстро пустели, потому что наступил обеденный перерыв.
Но пустым был и конференц-зал. Иван Терентьевич сел у двери, стал ждать, когда соберется народ.
А через час к нему подошла доктор Семенова:
— Иван Терентьевич, отчего вы просидели здесь весь обеденный перерыв?
— Вот, прислали «телегу». Пригласили на час дня делить квартиры.
— Так ведь поделили в десять!
— Как поделили? Кто поделил?! А Таньке дали?
— Какой Таньке?
— Ну, Кашириным?
— Не знаю. Кажется, нет.
— …Тьфу!.. Иху мать! — Значонок, не добавив ни слова, направился к директору.
— Тьфу… иху мать! — чертыхался у себя в правлении и Кучинский. Он только что вернулся с сеножатей, и в ушах еще стоял звон кос, жужжанье пчел и стрекот кузнечиков, перед глазами в горячем мареве мельтешили бабочки. И по-прежнему он слышал запахи подвялой травы.
В коридоре стоял бачок с водой, и Кучинский с жадностью выпил две кружки. Вода была колодезная и не успела нагреться.
Кучинский прошел к себе, разыскал по телефону колхозного механика — в речной пойме стал намертво стогокопнитель, полетели подшипники, — как в разговор встряла телефонистка:
— Кончайте, Юлий Петрович. С вами будет говорить Горохов. — И оборвала связь.
— Алло! Алло! — безуспешно алекал Кучинский. — Что за…
— Кучинский, — сказала трубка голосом Горохова, — что ты там вытворяешь с картошкой? Сейчас же чтоб, понимаешь, был у меня!..
— Пращур интеллигентов Гороховых, — в сердцах пробормотал Кучинский, положив трубку.
Но он еще позвонил зоотехнику:
— Толя, голубчик, когда соберешься идти на свинарник, вели незаметно натянуть над полом веревку.
— Зачем, Юлий Петрович?
— Надо бы тебе споткнуться, упасть. Грязи по колено, вот зачем!.. Пошехонец!
До райцентра было километров пятнадцать, и Кучинский заявился сюда на своем «газике» все в тех же медовых запахах трав и в сенной трухе.
Но Горохова в райисполкоме не оказалось.
— Где же он? — спросил с удивлением Кучинский секретаршу. — Только что звонил мне…
Девушка пожала плечами:
— Не знаю. С утра был в колхозе Дровосека. Может, оттуда и звонил. Сейчас узнаю.
— Дай тебе бог здоровья, милая девочка, и доброго солдатика на ночь. — Кучинский присел.
Девушка связалась с коммутатором, потом с колхозом:
— Алло, коммутатор? Люба, откуда звонил Горохов?.. Пожалуйста, свяжи меня с Дровосеком… Иван Григорьевич? Здравствуйте. Горохов у вас?.. Еще не выехал? Сейчас выезжает?.. Его ждет Кучинский. Хорошо, передам… Скоро будет, — сказала она Кучинскому.
В ожидании Горохова Юлий заглянул в один из отделов. В этот час здесь в одиночестве трудился лишь Степан Михайлович Бабаед. Вот он-то и был нужен.
— Скоро на пенсию? — приветствовал его Кучинский.
— Здравствуйте, Юлий Петрович. Шифера нет, но будет. Горохов в курсе дела. Да, скоро на пенсию: с двадцать шестого декабря, — с готовностью отвечал Степан Михайлович.
— Ваш день рождения совпадает с днем рождения моей тещи и… Мао Цзе-дуна.
— Что поделать! В этом мы не вольны, холера ее мама.
— Должно быть, — взглянул Кучинский на исписанные Бабаедом листки бумаги, — вы всегда были незаменимым человеком на службе. У вас красивый почерк.