Не к месту была эта басенка.
С Капрановым он не был прежде знаком, а тут оказался соседом по столу.
— Какие у вас виды на урожай? — спросил его Капранов.
— Хорошие.
— Сколько дней кладете на уборку зерновых?
— Десять.
Капранов с интересом взглянул на Юлия: это были очень сжатые сроки. Хотя генеральный конструктор зерноуборочных машин Изаксон и доказал, что имеющейся в стране техникой можно убрать весь урожай хлеба за 54 часа непрерывной работы, уборочная в хозяйствах обычно затягивается до месяца, — по различным причинам комбайны простаивают две трети сменного времени.
— Мы составили почасовой график работы машин. На каждом комбайне — два комбайнера и два помощника. Люди будут сменять друг друга каждые четыре часа. Горячее питание, отдых — все будет на месте, в благоустроенных вагончиках.
— Дай-то бог выдюжить, — сказал Капранов и, помолчав, добавил: — Вы не будете против, если на уборочную мы пришлем к вам наших специалистов и забияк, боевых ребят из республиканских газет, с телевидения?
— Пожалуйста.
— Ведь только на том, что мы несвоевременно убираем хлеб, мы теряем на каждом гектаре до семи центнеров… Впрочем, я приеду к вам прежде журналистов — по всей вероятности, именно в «Партизане» в скором времени будет работать комиссия по картошке.
— По настоянию отца?
Капранов кивнул.
— Которого полка? — намеренно невпопад встрял Бронислав, тщетно прислушивающийся к этому разговору.
Хмель оставлял его. Но после всего, что произошло, продолжать роль подвыпившего простофили было удобнее.
— Или поедем к Мироновичу в Любань. Но у вас интереснее — под боком Дровосек. Я позвоню заранее — придется подготовить всю колхозную отчетность по картофелю.
— Она давно готова. Отец ею пользовался, и не раз.
— Тем лучше.
— Где-то там у вас ходит ходатайство нашего правления о разрешении строительства в «Партизане» завода овощных консервов… — Кучинский уже не мог упустить свой шанс.
Капранов склонил голову в знак согласия: да, такая бумага есть.
— Которого года? — опять дурашливо подал голос Бронислав.
— Тс-с, новоявленный Чертокуцкий, — сказал ему Кучинский. — Я понимаю, что получить разрешение непросто. Однако давайте обратимся к математике, мысль которой всегда свободна, посчитаем на пальцах: с теплицами и орошением мы будем получать с гектара овощей восемьсот рублей прибыли. С вводом завода — за полторы тысячи. Не надо забывать, что наш городской потребитель — в ста верстах с гаком. Зеленый горошек, который мы отправляем в город на консервирование, в пути превращается в желтый.
— Я обещаю вам всяческое содействие, — просто сказал Капранов.
Алик сбегал за своим японским магнитофоном, пустил веселые бобины в ход. «Пойдем пошляемся», — пели американские мальчики из ансамбля «Свинцовый дирижабль».
— Пойдем пошляемся, — сказал Иван Терентьевич Кучинскому.
Небо было бело-синим, в проступающих изящных звездочках, лес был черен — а он почти вплотную подходил к поселку НИИ.
Мягкая тропа скрадывала шаги. Лишь изредка щелкал под ногою сучок или сухо шуршали сосновые шишки. Шоссе доносило гул машин.
— Люда, как писал Наталье Гончаровой ее великий муж, брюхата, — уронил наконец Значонок.
— Я знаю, — отвечал Кучинский.
Разожгли маленький костер, чтоб погрелась душа, когда к ним вышла Люда.
— Теперь все мы будем носить разные фамилии, — пожаловался ей Иван Терентьевич.
Потом, глядя на огонь, Кучинский тихо пел, и Люда подпевала. Это была печальная песня о предсмертном прощании с миром человека, юность которого пришлась на войну. «И не вечная память, не слава — только черный разорванный дым, да еще беспощадное право оставаться всегда молодым».
И все пропало для Ивана Терентьевича, все, кроме этой песни и пламени костра, и встал перед глазами холодный сырой лес-долгомошник в синих пролесках и жались группкой дети, озябшие, голодные, измученные непрестанными переходами всех этих весенних недель блокады.
Неверные блики метались по детским лицам.
У него, у Ивана Значонка, было несколько килограммов картошки, выращенной на хуторах. И ее предстояло вновь разнести по хуторам. Ее нельзя было съесть.
Но эти глаза детей… И он роздал ребятам по картофелине.
— Как тебя зовут? — спросил он последнего.
— Юлик… Юлик Кучинский.
И разорвалось время жизнеутвердительным благовестом — это закричал молодой петух!..