Потом они уходили в свою комнату, и приходила любовь, а за нею наваливалась приятная усталость от всего сразу — от марафонских заплывов и ныряний за рапанами, от соли и солнца, легкого вина и легких телестрастей, и проваливаясь в глубочайший, без всяких сновидений сон. Алексей едва успевал равнодушно подумать, что они со Светланкой смогли бы, пожалуй, при подобной жизни отхватить лет по полтораста. Во всяком случае, ощущение какой-то безболезненной выпотрошенности было постоянным.
По приезде домой он по инерции еще покрутил пару вечеров ручку телевизора, потом ушел в повседневную нервотрепку, в дела, растворился в них. А вскоре пришлось вновь — как до отпуска — обзаводиться снотворным, перебирать под подушкой — чтоб избавиться от улицы и соседей за панельной стеной, — сотню лысых знакомых или считать «осел и осел — два осла, два осла и осел — три осла, три осла и осел — четыре» и так далее, пока к энному количеству ослов не плюсовал самого себя, ибо всякий такой счет только забавлял. Сочинители книги «Хатха-йога» Есудиан и Хайч с огорчением махнули бы рукой, поняв, что времени у уважаемого маловато, годы молодые, а с нервами что-то уже не того, как вдруг Алексей обнаружил, что перебор каких-либо моментов из отрывочно увиденных спортивных программ действует на него умиротворяюще. Это означало, что болельщицкий зуд, если он был, прошел, остался лишь некоторый интерес.
Однажды ему со Светланкой выпал славный субботний вечер. Он вернулся из командировки, в гастрономе возле аэропорта взял две коробки конфет для дочек своих, Валентины Алексеевны и Надежды Алексеевны, содрал наклейки местной фабрики, чтоб получился подарок из дальних городов, позвонил из автомата: «Я уже здесь, дома!»
Валентины Алексеевны и Надежды Алексеевны, к сожалению, дома не оказалось — баба купила на рынке за трешку щенка и оставила их у себя с ночевкой: детей было не оторвать от белой живой игрушки. Собачку предложено назвать Трешкой, но баба и слышать не хочет, копается во франко-итальянских именах. Пока же сучонка осваивается с новым жильем, делая на бабкиных коврах «самолетики».
Уже поджидая автобус, Алексей вспомнил, что в гастрономе вроде бы видел армянский коньяк. Деньги у него были — дослали товарищи телеграфом, и он побежал обратно, взял бутылку, сыру, лимонов, яблок. Нашел какой-то стих, и он купил авоську, потолкал все это в нее, купил консервов, минеральной воды, сухой «Московской» и сухого венгерского про запас.
Они были со Светланкой вдвоем. Он сидел после горячего душа в мягком глубоком кресле в одних трусах, ощущая босыми ногами чистый ворс ковра, блаженствуя в теплой уютной квартире, а Светланка в халатике забралась с ногами на тахту. Комната была освещена голубым светом телевизора, там, «В мире животных», цвели лотосы, кувыркались лемуры и охотились рыси, на столике красовались Алексеевы покупки, обский муксун из Светланкиного НЗ, все было разобрано и разложено по тарелкам, искрился в хрустальных рюмках коньяк и горела свеча, «свеча горела на столе», отражаясь в стеклах книжных стеллажей, молчал, благовоспитанно вел себя бестолочь-телефон — мир был открытый и вполне гармоничный.
И тут Алексей вспомнил — батюшки-светы, сегодня ж десятилетие совместной со Светланкой жизни! Не свадьбы с гостями, не «горько» и проштампованных паспортов, а именно ж и з н и. Свадьбу играли спустя месяца два. Привел господь Адама к Еве и сказал: «Выбирай любую…» Эх, Красоткин, Красоткин, было время, когда отмечал каждую неделю, на трехмесячный юбилей на медные деньги летал из Центральной России в Центральный Казахстан, под Джезказган и Байконур, где в геологоразведке по меди твоя геологобогиня проходила практику перед пятым курсом института, пошел на пересыхающую речку к плесам сорвать три лилии, но вернулся ни с чем, был изгнан гадюками, поджидавшими тебя у воды на теплых колчедановых плитах…