Помолчали. Словно угадывая мысли Людмилы, Шапчиц продолжил с извинительными нотками в голосе:
— И отказываться ведь от него не могу — столько лет работы…
— И докторскую тебе принес, — в тон ему сказала Люда.
— Спать с умной женщиной — все равно, что спать с Аристотелем, — усмехнулся Шапчиц. — Это еще в средние века было сказано… Что ж, докторская! Все мы сильны задним умом. Я потому и вернулся сюда, чтоб поближе быть к работам твоего отца. А своему сорту я теперь не хозяин.
Люда повернулась к Шапчицу. На ее груди в глубоком вырезе платья скромным огнем вспыхнул камешек топаза, оправленный в легкое серебро. Бронислав отодвинул его и коснулся губами молочной кожи.
«Газик», в котором до недавнего времени ездили разве что только председатели колхозов, поднялся по дороге к центральному корпусу НИИ.
Это приехал председатель «Партизана» Юлий Петрович Кучинский.
Кучинский сравнительно молод, — ему лет тридцать пять, он подвижен, деятелен и быстр умом. И вообще, это неунывающий человек: такие и на раскаленной сковороде в аду, подпрыгивая, весело орут: «Подкиньте, дров!.. Керосину плесните!..»
Кучинский сам вел машину и теперь, выбравшись из нее, с удовольствием размялся.
В вестибюле у стенки за столиком сидела вахтерша, милая интеллигентная старушка, по-домашнему пила чаек. Это не страж порядка, пропуска здесь ни к чему, она скорее для справок — кто из ученых на месте, кто в поле, кто уехал в город, кто захворал (это ж не комсомольско-молодежный штаб, ученый народ-то в летах). А может, ее здесь посадили просто затем, чтоб занять человека в его преклонные годы?
Кучинский, поздоровавшись, подарил ей несколько цветков сон-травы (остальные он оставил для Люды) и хотел было взбежать по лестнице, как старушка сказала:
— Я видела, что Иван Терентьевич утром входил в институт, но сейчас, по прошествии нескольких часов, я затрудняюсь с ответом, здесь ли он. Нет, бог весть где Иван Терентьевич — то ли проглядела, то ли запамятовала…
Кучинский весело улыбался, слушая вахтершу. Старушка была на редкость словоохотлива.
Он ткнулся в кабинет Значонка, но там никого не оказалось. Кабинет был невелик, здесь стояло лишь два стола, вешалка у дверей да книжные шкафы у стен. Стол академика был завален рукописями и почтой.
— Так, — пробормотал Кучинский, — картошкой здесь и не пахнет.
Тогда он прошел в другой конец коридора, заглянул в лабораторию.
— Как живете, караси?
— Ничего себе, мерси!.. — Люда встала навстречу и, принимая цветы, привстав на цыпочки, потерлась щекою о смуглую щеку Кучинского, легонько обняла его.
— Привет, старина! — сказал Кучинский растерянно улыбнувшемуся Шапчицу.
— Здравствуй, председатель.
— Мы собираемся с Брониславом на «Песняров». Есть два билета. Поедешь с нами? Наверняка возьмем с рук третий — ведь ты везучий.
— Сегодня я буду занят, как говорил один знакомый штабс-капитан из Пуховичей, до половины двадцать первого, — с сожалением сказал Кучинский. — Колхоз!.. — дурашливо показал он себе на шею. — А жаль, очень жаль… Ну, ладно! Вы потом мне все споете. — Он засмеялся мелким, тихим, веселым смешком. — Я к вам лишь на минуту. Иван Терентьевич где?
— Уехал в город.
— Уже вернулся, — сказал Шапчиц. Он стоял у окна и глядел на институтский двор. — Пошел в картофелехранилище.
Из окошка были видны двор, дорога, хранилище. Туда и шел академик Значонок. И была какая-то скорбь в его фигуре, медленном шаге.
— Даже к нам не зашел, — тревожно сказала Люда.
— Когда будут поносить и гнать вас, — сказал Шапчиц, — радуйтесь: так гнали и пророков, бывших прежде вас…
— Ого! — быстро взглянул на него Кучинский. — Я пойду к папа́. — И вышел.
— Я не вправе, конечно, вмешиваться в твои отношения с Кучинским, — сказал Шапчиц Люде. — Хоть он тебе почти что брат… Но знаешь, мне как-то… — Он виновато улыбнулся.
Люда слушала его невнимательно.
— Люда!..
— О, господи! О чем ты?! — изумилась она.
Тучи ушли за горизонт, и над мокрой землею курился пар, чтобы назавтра пролиться новым дождем.
Так было изо дня в день в то перволетье: дожди и солнце.
На пустынном дворе у самого хранилища в моторе «Беларуси» копался молоденький тракторист. С крыши капнул голубь, и парнишка, задрав голову, долгим взглядом посмотрел на него.
— Хорошо, что коровы не летают. Верно? — бросил ему Кучинский и вошел в огромное хранилище.
Ивана Терентьевича он нашел за сусеками, за бесконечными рядами стеллажей, на которых в бумажных пакетах и ящиках еще недавно хранились картофельные сорта и гибриды. Слабо горели лампочки под высоким потолком. Там же оживленно болтали воробьи. В распахнутые ворота в дали хранилища заглядывало солнце.