И ни слова о себе, о том, что скучает, мучается без него и тому подобное — мысль изреченная есть ложь…
Да, испек он однажды торт, было такое мероприятие.
Красоткин не был привередливым гурманом, однако знал толк в кухне. По тем счастливым выходным дням, что удавалось провести в семье, под настроение он затевал великую готовку, выставив Светланку и дочерей за дверь, и из продуктов, которые удавалось найти дома, делал немыслимые комбинации. Валентина и Надежда Алексеевны, уловив чуткие запахи, расползающиеся по квартире, сгорая от любопытства, по нескольку раз заглядывали на кухню: «Что ты готовишь?» «Пищу», — давался ответ. «Пища» — вот и весь сказ, потому что у красоткинских блюд не было названий, а по наитию разработанные рецепты уже назавтра забывались. И вот ведь штука, думал Красоткин, пища-то получалась превосходная. Или дуракам везет?..
Светланка работала плановиком в управлении, сидела безвыездно, это он, Красоткин, мотался по всему Северу, представляющему геологический интерес, по поисковым и разведывательным экспедициям, по строящимся и действующим рудникам. И как-то она решила съездить в соседний город, километров за семьдесят, к какой-то гениальной портнихе и заказать пальто. Кажется, это была единственная с а м о с т о я т е л ь н а я ее отлучка из дома за все годы.
Светланка уехала ранним утром, уехала до вечера, и Алексей, послонявшись по тихой квартире — дочки еще спали, — решил соорудить для них торт. Такой, какой по большим праздникам всегда стряпала его мама.
Он ухлопал на этот торт целый день, перевел всю муку, яйца, да еще дважды бегал в магазин, все не хватало чего-то, и «наполеон» вышел гигантских размеров, вероятно, это был не «наполеон», а сам «мао». Уничтожать его помогали теща, тесть и собачка Трешка, и все равно чуть ли не три недели торт, порубленный на куски, сидел в холодильнике.
Светланка говорила: ты все в разъездах, дома бываешь мало, стены тебе не прискучили и оттого ты любишь всякую подобную возню.
Он же думал: мне бы на пароходе плавать. Я бы стал Великим коком на каком-нибудь «Петре Великом». Все команды пароходства вели бы за меня борьбу. Это льстило бы, конечно, но я не изменил бы своей первой посудине, на которой успел поштормовать в далеких плаваньях, сходить на Мартинику, чтоб попить кофейку, а в Кейптаунском порту, пока поправлялся такелаж, на берег был отпущен экипаж, и клеши новые, полуметровые… ну и так далее, по известным песням юности.
Светланка позвонила тогда из Города Портнихи: встретишь?..
От вокзала до дома было всего пятнадцать минут трамваем, а тут же дочки…
Он оставил их на соседку, поехал на вокзал, ждал поезда на дощатом перроне — в их городе все тротуары были дощатые.
Пропыхтел паровоз, Алексей увидел в освещенном окне Светланку — как она, переговариваясь с какой-то попутчицей, пробирается к выходу с авоськами в руках, накупила, разумеется, всякой дребедени.
Светланка заметила его, когда сошла уже на перрон, бросилась на шею. Словно вечность не виделись… Не бросалась, когда возвращался из недельных командировок, рада была и не скрывала радости, но не бросалась, осторожно касалась лишь улыбающимися губами его щеки.
Вот и сейчас, в этом письме лаконичное: «целую» — и все, никаких-таких «горячо», «дорогой» и прочее…
Проехал Алексей километров сорок, до станции Кабаново, увидел первое объявление и пошел вслед за прибывшими пассажирами вверх по горбатой дороге к деревне.
Справа и слева подступал лес, приехавшие разделились на несколько групп. В лесу, очевидно, были дачные участки. Еще в электричке Алексей наслушался разговоров о листовертке, о черноплодной рябине, облепихе, огурцах сорта «щедрый», редисе — «нет подобных».
Само же Кабаново оказалось довольно большой деревней, расхристанной планировки, с гусями, утками у колодезных луж, поблескивающими на солнце очепами, огороженной жердями картошкой, теплыми запахами навоза и молока, мушиным гудом у хлевов, торчащими по обочинам валунами.