— Стрелял, что ли, по галоше? — удивился Алексей.
— Ну. Только не знаю — врезал я в нее или нет.
…В доме Загоровских, у которых поселился Алексей, обстановка была странно тягостной, и по вечерам или в выходные он либо уходил бродить в лес, благо лес был безлюден, только-только начиналась земляника, да и лес был не земляничный, либо сидел на колоде у Семена, если тот возился во дворе и не в ущерб делу мог потешить веселым трепом. Пару раз пилил с ним дрова и однажды, с ним же, — для своей хозяйки.
Вначале семья Загоровских состояла для Алексея всего из двух человек — Александры Казимировны, больной и слабой, еще не старой женщины, и ее дочери Тамары, длинноногой шатеночки. Чувствовалось, что где-то на стороне живут и другие члены семьи, но при Алексее о них не говорили. Помалкивал и Семен.
Сам дом был некогда крепок, как сегодня были крепки большинство домов Кабанова. Близкий город и простая связь с ним давали для многих жителей хорошую работу, постояльцев, дачников, заискивающе позвякивающих по утрам молочными бидончиками у калиток, предоставляли рынки, где на худой конец можно было приторговывать фруктами, зеленью, лесной и садовой ягодой, грибами. Все это год от году пользовалось все большим спросом, за килограмм сушеных белых грибов, например, платили до пятидесяти рублей.
Но в доме Загоровских повсюду лежала печать запустения. Никому, казалось, не было дела до теплички, до ранних огурцов и помидоров — в черном каркасе шевелились под ветром обрывки пожелтевшей пленки, рыжая водопроводная труба, торчащая у двери, была забита деревянной темной затычкой. Алексей, истосковавшийся по простой хозяйской работе, с завистью думал о человеке, который когда-то любовно строил ее, прятал капризные растения от пронзительных сквозняков, заморозков, улавливал солнечное тепло; быть того не могло, чтобы кто-нибудь когда-нибудь да не пришел сюда вновь со скрутком пленки под мышкой, молотком, тускло блестящими смазкой гвоздями в консервной банке, и знал — попросили бы, нет, — но в другое время поправил бы тепличку сам, сделал бы все честь честью. Сейчас же, в середине лета, нужды в ней не было.
Гараж пустовал, как пустует родительский дом, из которого под белы руки увели единственную дочь-невесту. Запахи бензина выветрились, в углу возвышалась горка рухляди, в ремонтной яме валялся женский сапог. Мурава росла по двору незапятнанной, непримятой. Пустовал даже курятник, словно заявился однажды хорек, передушил всех хохлаток. Летней кухней, похоже, давно не пользовались.
А в комнатах стояла мебель, которая входила в быт десятка полтора лет назад. Телевизор был с крохотным экранчиком, первых выпусков; старец глядел через линзу подслеповато и скорбно. Допотопный холодильник «Украина» потреблял энергию, как линкор. Век большинства вещей определенно окончился.
Старая обстановка была объяснима — копили деньги на машину, гараж, тут не до обновок, но все остальное…
Алексей легкомысленно заикнулся, что за метла прошлась по семье Загоровских, заметил мгновенную страдальческую реакцию на лице Александры Казимировны и прикусил язык. И положил себе ни о чем впредь не спрашивать.
Впрочем, довольно скоро он понял, что некогда здесь жила большая семья и что она стала разваливаться, когда Александра Казимировна попала на операцию в онкологический институт, и развалилась окончательно, когда попала повторно.
На работу ездили одной электричкой. На привокзальной площади пути расходились. Александра Казимировна работала в «Трансагентстве» при мебельном магазине, была посредником между транспортной конторой и покупателями, оформляла заказы, счета. Фирма открывалась в десять, но ехать предстояло двумя троллейбусами, через весь город. Со следующей электричкой Александра Казимировна не успевала. Тамара бежала к автобусной остановке, где колыхалась толпа молодежи, в основном девчата — пестрые платья, плащи, юбки, белые ноги, — вместе со всеми штурмом брала очередной экспресс, отправляющийся на завод полупроводников, — паяла электропаяльничком. Алексей шел пешком, ему было недалеко. Домой возвращались порознь. Сначала хозяйка, потом. Алексей и уже в сумерках Тамара. После смены у нее были друзья, кино, заезжая эстрада, танцульки.
В воскресенье утром Александра Казимировна поехала в онкологический институт навестить знакомую. Нарвала корзину садовой клубники, в палисаднике нарезала огромный букет цветов, обернула стебли влажным вафельным полотенцем и бумагой, поставила в другую корзину. Вряд ли все это предназначалось одной лишь знакомой. Выпадет случай — встретится с доктором, с сестричкой, с нянечкой, наконец. Кто знает, может, еще придется лежать. И когда ты будешь в беспамятстве, она посидит возле тебя, отгоняя сложенной газетой от твоего белого лица пары наркоза, чтоб быстрее проснулась, смочит мокрой тряпицей спекшиеся губы; и пол сердечней освежит, и утку не тычком подсунет; снесет капризы, словом.