Поездка по всем статьям предстояла нелегкая. Одна дорога чего стоила: электричкой до города час, потом через весь город до автостанции тоже около часа, затем час автобусом. Надо же и в гастроном забежать, и т а м побыть, и вернуться засветло. Дня мало.
Был одиннадцатый час. Тамара в своей комнате все еще отсыпалась за неделю, и Алексей, осторожно прикрыв двери, вышел из дому, прихватив полотенце и книгу о геологических катастрофах на планете, — решил пойти на спрямленную неподалеку от Кабанова речку, на небольшое водохранилище, заполненное водою года два назад, ополоснуться да поваляться около засеянного тимофеевкой поля. По случаю выходного там, наверное, уже сейчас столпотворение, да что ж поделаешь — день обещал быть жарким.
Все последние дни были жаркими. Небо с утра напоминало глаза, в которых уживаются и невинность и распутство. А к двум-трем часам жара становилась просто невыносимой, словно свершилось смещение широт, и небо разрешалось шальной грозою. По такой погоде сидеть бы в тени платанов в узбекском халате, слушать крик ишака и журчанье воды в арыке, листать рубаи Хайяма, попивать крепкий чаек, пощипывая редкую бороденку, толковать о нынешних видах на хлопок и виноград, цокать языком, вспоминая каждый мяч из пяти, забитых «Пахтакором» киевлянам, размышлять о мечети…
Алексей же думал об Александре Казимировне, жалел ее, но жалость эта, он понимал, была бессильна. Да и вряд ли уместна.
У Светланки была младшая сестра Ириша, и сколько ни бывал Алексей в доме своей единственной любимой тещи, не видел, чтоб эта Ириша, двадцатилетняя эгоисточка, без понукания сбегала бы в гастроном, предупредительно принесла бы солонку из кухни, если той хватились во время обеда, убрала бы посуду с семейного стола, — во все дыры мать, отец. Мать продолжала работать на руднике бухгалтером, хотела заслужить максимальные сто двадцать пенсионных рублей, отец — в буровзрывной бригаде, а дочь, с грехом пополам закончившая десятилетку, — в табельной, выдавала горнякам аккумуляторы с лампочками. Три зимы подряд Ириша объявляла о решении поступать на истфак пединститута, извлекала «Историю» за седьмой класс. «Взрослая девка, — говорил ей Алексей, — тебе полагается знать Карамзина, Ключевского, Соловьева, а ты детские книжонки листаешь…» Но и к этим книжонкам интерес угасал с такой же скоростью, с какой приближалось лето, пора экзаменов. «Бож-же! — сказал однажды Алексей, зайдя в отдельную Иришину комнату, где был привычный совершенный беспорядок — разбросанная по креслам одежда, предметы интимного туалета, скомканные постилки, лаки, кремы. — Встретишь тебя на танцах или в кино, не скажешь, что ты грязнуля. Зачем же так жестоко обманывать мужиков? Честнее было бы ходить со спущенными чулками…» А Светланке пожаловался: «У меня голова разболелась из-за этого кавардака…» И все это с шуточками, так, между прочим — не хотелось обострять обстановки в семье, где и без того все было взрывоопасно. И — началось… Светланка обрушилась на сестру с такой ярой беспощадностью, какой он даже не подозревал за нею. Теща бегала по комнатам, пыталась примирить дочерей, ломала в отчаянье руки, потом обессиленно села на кухне, выдавила сквозь рыданья: «Как бы я хотела, чтобы мне стало плохо!..» Сердечный приступ чтобы хватил, обморок свалил, кондрашка (но без последствий) — этого, видно, желалось ради сиюминутного сострадания детей… В теще было с избытком фальши.
А здесь человек все испил полной чашей. Александра Казимировна не делала тайны, просто несказанно горько было вспоминать, и жизнь ее открылась Алексею не вдруг.
Пока лежала на операции в первый раз, бывший супруг сошелся с молоденькой женщиной, почти вдвое моложе его. Когда же Александра Казимировна вернулась домой, вернулся и он, растерянный, жалкий, на коленях умолял о прощении, а она и так ему, дураку, все прощала, без буханий головою о пол, без припаданий к ногам — за коверканье судеб детей только не прощала. Случается, что из т о й больницы выходят и обозленные на всех и вся, и сломленные, но ведь выходят и мудрые. Александра Казимировна принадлежала ко вторым, к тем, кто в течение нескольких месяцев наново проживал собственную жизнь, делал скачок через эволюционную эпоху. Муж вроде любил ее, любил детей, дом, он недоумевал, каким образом смог все разом бросить.