И хотя бы была дурна собою. Так нет, все при ней. Сидит, вытянув длинные ноги и немного откинувшись на руки, вполуприщур — солнце слепит — смотрит с улыбкою на него, фукает на падающую на лицо сухую прядь волос. И наверняка знает, что эта поза, эти полуприщур и фуканье, и вообще, что бы ни делала, все выигрышно, все идет ей.
Словом, самозваная царица и паж поневоле…
— Я видела, как вы плыли, — сказала Тамара. В ее голосе слышалось восхищение, поддельное, нет ли, но восхищение.
Красоткин с досадой кивнул. Ну, для себя плыл, бог ты мой, для себя, ради своего удовольствия. Разве невозможно человеку забыться, остаться наедине с благодатной стихией и неужели надо постоянно пялить на себя со стороны придирчивые глаза! Где же справедливость, братцы!.. Разве нельзя разговаривать с собою в лесу, кричать песни в пустой квартире, зная, что и соседей дома нет, если неизвестно откуда взявшемуся восторгу, хоть убей, деться некуда! Разве предосудительно шляться под дождем в офицерской накидке с капюшоном и резиновых сапогах — в полевом одеянии — не столько потому, что ты любишь дождь, сколько потому, что улицы безлюдны!.. Плакать в толпе или блаженно, глупо улыбаться!.. Да он был один, он и этот пруд, самокопанье, вернее, мысли о вероятных свидетелях пришли уже потом, когда выходил из воды, — кэсэмэ, как клялся Красоткин в детстве, классе эдак в четвертом, клялся бездумно, десятки раз на дню и по любому поводу, словно попка: «Клянусь смертью матери…» — ах, до чего же глупо!..
— А мне негде было учиться плавать по-настоящему, — сказала Тамара. — Ведь речку запрудили недавно… Зато мама со второго класса возила меня в городскую школу фигурного катания — мама тогда не работала и по полдня тратила на мой каток. И докатилась я до звания чемпионки «Красного знамени».
— Ого! — сказал Алексей.
— В своей возрастной группе, — засмеялась Тамара и уточнила: — Ведь я получила всего-навсего второй юношеский разряд…
Она подчеркнула слово «юношеский», но Алексею почудилось в этом признании не умаление детского успеха, а кокетство взрослой девушки.
Далее Тамара поведала об истории с этим разрядом, уже недавней, когда после десятилетки пришла на завод.
Как-то в рабочее время задержалась на лестничной площадке, на которой — у зеркала — всегда лежит ворох записок девочек: есть туфли, есть кофточка, помада, обращаться в такую-то бригаду к такой-то. И тут набежал прилизанный чистенький мальчик, небольшое, еще незнакомое начальство. «Почему околачиваешься здесь в рабочее время?» — «Ну-ну, поосторожней и на «вы»!» — «Из какой бригады? — отступил немного мальчик. — На разряд сдавали?» — «Сдавала… На второй юношеский. По фигурному катанию!» А он, конечно, спрашивал о разряде рабочем. «Так вы с улицы?» Тамара ничего не могла понять. «С улицы, — учтиво объяснил мальчик, — в смысле из школы. А не с улицы — значит, из ГПТУ»… Потеха!
Потеха, детка, все одно к одному: и выбор места в молодежном эпицентре на пляже, и твое поджидание на берегу, и рассказ, сдобренный жаргонными словечками, который можно расценить как приглашение в мир твоих сверстников, как индульгенцию человеку, давно потерявшему в твоих глазах права.
Они посидели с полчаса на солнцепеке, продолжая болтать о всякой наворачивающейся на ум чепухе, вернее, первую скрипку играла по-прежнему Тамара, а он посмеивался, кивал головой и поддакивал, то есть тоже принимал д е я т е л ь н о е участие в пустословии, как заметили край выходящей из-за леса тучи. Что-то рано сегодня стала собираться гроза, еще нет и двенадцати.
Лезть в воду, чтоб потом, не обсохнув, нестись в запятнанной одежде во всю прыть в какое-либо укрытие, они не решились и потому оделись, поторопились к Кабанову.
На крутом песчаном откосе, укрепленном дерном, она требовательно подала ему руку, и он помог ей подняться наверх.
Видела бы меня сейчас Светланка, подумал он…
Страдала, когда ездил в командировки, сюда же отпустила лишь оттого, что рекомендовали врачи, что-то там с нутром у него не все в порядке, отпустила с условием, что будет прилетать домой не реже раза в два месяца, равно, как и она к нему.
Глупенькая, ведь, часто бывая в командировках, он так и не научился возить д о м с собою. Любил ездить, но о поездках с удовольствием думал либо загодя, либо вспоминал по прошествии некоторого времени. А вот с момента покупки билета на самолет или поезд подкатывала тоска, которая усиливалась, когда он отчаливал от Города Светланки и Дочерей, и не отпускала до обратной дороги.