— Не будем далеко уходить? Полдень скоро, обед на носу.
— Разве? — сказала Надюша, свела глазки к носу. Там было пусто.
Она шла первой по узкой тропе и в десяти шагах порой скрывалась в травах — так хороши они были.
Небо по-прежнему оставалось безоблачным, солнце жарило, но земля была влажной. Лишь где-то за полдень высохнет здесь роса.
Снова выбрались к речке, сели на берегу. Надюша занялась содержимым сумки, а Иевлев разулся, сбросил рубашку и спустился к воде.
— Вон там, — показала вдруг Надюша на заросли камышей, — Аркашка хотел убить палкой ужа. «Гадюка, — кричит, — гадюка!..» Мальчишки едва отбили его, принесли в палату, пустили под кровать. Три дня за ним ходили, а вчера выпустили.
— Чего ж это он так, Аркашка? Ну а если бы и гадюка?
— Мы-то понимаем, папа, попробуй ему объясни. А еще хотел, чтоб его Аркадием Васильевичем звали.
— Как это? — ничего не понял Иевлев.
— Он наш физрук. Ему восемнадцать, а у нас есть вот такие вот дяди, выше тебя. И теперь все говорят нарочно «Аркашка», — пусть знает.
— Дурачки, — улыбнулся Иевлев.
— Наукой это не доказано! — защитила Надюша всех уважаемых коллег Брадиса.
Тут явился какой-то лохматый хакающий пес, со знанием дела обнюхал брошенные на берегу одежду и туфли и потрусил дальше своей дорогой, помахивая хвостом. Было слышно, как за верболозами он спустился к воде и с удовольствием полакал.
Тут же в кустах показались двое мальчишек в выцветших рубашках. У них были ореховые удилища, жестяные банки с наживкой, на кукане болталось несколько уклеек. Ребята в растерянности отпрянули от собаки, пошли стороной.
— Отвали, отвали! А то сейчас как пэнсну — ды́хать не захочешь! — предупредительно сказал один из них. Для храбрости, на всякий случай.
И снова стало тихо. Лишь бормотала струя у коряги, проходил порою шмель, по песчаному плесу вдоль самой кромки воды, подрагивая хвостиком, бегала трясогузка. Ни звуки дороги, ни голоса и смех купальщиков сюда не долетали.
Новостей у Надюши за эту неделю поднабралось полный короб, и она все рассказывала и рассказывала их. Вчера бесились до полуночи — вожатые сказали: «Мы вас понимаем, поймите и вы нас», — и отправились гулять; Бабак в совхозную морковку залез; в сельпо есть отличные колготки, и пусть мама обязательно перешлет на них трешку. В отношении колготок говорить с отцом, конечно, бесполезно, по обыкновению отец лишь отмахивается: «Русский не понимай», и пришлось взять клятву, что он передаст просьбу маме.
— Поклянись на дереве! — серьезно сказала Надя и подошла к вербе, положила обе руки на теплый ствол: так следовало давать эту клятву.
В это время на противоположной стороне блеснуло ветровое стекло, и вскоре из-за трав и кустарников выкатился бело-бордовый «москвичок». Машина свернула с проселка и пошла прямо к берегу, целиною трав, бабочек и росы.
— Здрасьте! — поморщился Иевлев. — Сейчас будем слушать транзистор.
— Кажется, Алепкины, — сказала Надя.
Алепкины были соседями, и эта машина им стоила дорого — за десять лет не ввернули ни лампочки на лестничной площадке. Зато теперь, пожалуйста: к теще в Слуцк — за картошкой, в Мир — за желтыми куриными яйцами, в Раков — за домашним маслом. С наступлением холодов можно привозить поросят и резать их во дворе на глазах ребятишек.
Отец с дочерью, поправив примятую траву, медленно шли берегом речки. Снова скрипел коростель, мелькали по-прежнему бабочки, по темной воде бегали водомерки. Многие пернатые еще ждали потомства, и природа была наполнена птичьими голосами. Не потому ли в соседних лесах и текла большая река по имени Птичь?
— А как поживает Фэля Балабанов? — спросил между делом Иевлев.