— Эх, поистине: чужой дурак — смех, а свой дурак — грех. Пышнобородый подтолкнул локтем другого сборщика. — Идем отсюда, пущай сам носит, сам и возит.
Шелапутин кинулся было следом за уходящими со двора сборщиками, но остановился, вернулся к подводе, потряс кулаком:
— Ну вы у меня!.. Все как есть выложу хозяину про вас! Слышите? Вертайтесь!
Сборщики, не оглядываясь, подняв плечи, широко зашагали от хутора. Приказчик растерянно захлопал глазами, позвал:
— Нил, поди сюды.
Стефанов оторвался от стены, на негнущихся ногах приблизился к приказчику.
— Бери вилы, Нил, ссыпай в подводу репу… Да ты оглох, никак?
Нил не двигался с места, по-прежнему смотрел на дальний лес, но в глазах у него начали загораться недобрые огоньки.
— Господи! — вдруг раздался пронзительный вопль жены Стефанова Маремьяны. — Да что же такое деется-то? Где это видано, чтоб люди сами себя грабили! Да рази ж можно этакое! Ой, помрем мы все как есть голодной смертью! — Она упала на колени, поползла по грязи к ногам приказчика. В один голос заревели младшие ребятишки.
— Афанасий, смилуйся, Христа ради, не дай погибнуть!
Ребятишки цеплялись за однорядку Шелапутина, вторили матери:
— Хлиста лади, не дай!
Приказчик на минуту остолбенел, потом рывком высвободился из цепких ребячьих рук, выдернув из-под телеги вилы, замахнулся:
— Пошли прочь, я вас!
Ребята заверещали в страхе. У Нила кровь бросилась в голову. Не помня себя, ринулся он к Шелапутину, хотел вырвать вилы, но подошвы сапог скользнули по глине, приказчик мигом провалился куда-то, в глазах вспыхнуло множество звезд…
Когда Стефанов очухался, он увидел, как приказчик выезжает со двора. Рядом с Нилом сидела растрепанная, без платка Маремьяна и голосила. Прижавшись к ней, подвывали перепачканные в грязи ребятишки. Евлашка осторожно трогал волосы отца.
В башке гудело. Нил пощупал затылок — крови нет, зато шишка с кулак. Шатаясь, поднялся, бесцельно побродил по двору. «Что же теперь делать? Дожил, нечего сказать: одежи что на себе, хлеба что в себе — и голо, и босо, и без пояса. Хоть Евлашку в кабалу отдавай. Нет уж дудки! Уходить надо. Но куда. Податься бы в южные окраины — там жить легче, но скорее сыщут и обратно вернут. А может, — на Север… Старики говорят, что уходят туда люди, несогласные с Никоном, с новыми законами. Однако житуха там тяжкая… Думай, Нил, думай…»
Горько причитала Маремьяна. Прикрикнул на нее:
— Да заткнись ты!
Маремьяна спрятала в ладонях исхудавшее лицо.
Красивая была девка Маремьяна, а ныне от красоты одни глаза остались, да и те провалились в темные глазницы. В бедности, нужде беспросветной проходило замужество. Однако Маремьяна не жаловалась: Нил оказался работящим мужем, бил ее редко да и то, когда уж самому невмоготу бывало, ребят зря не забижал и все, что нарабатывал, в дом приносил. Но, видно, так водится: все любят добро, да не всех любит оно. И вот сегодня впервые дохнула на них могильным холодом смерть.
Нил вывел из сарая Серка, погладил седую гриву, стал запрягать в фуру.
— Собирай пожитки, — сказал он жене.
Маремьяна, опираясь рукой о землю, тяжело поднялась, заправила под платок волосы. Ребятишки швыркали носами, не выпускали из ручонок материного подола.
— Какие у нас пожитки, — вздохнула Маремьяна, — сам знаешь: в баню собраться — из избы выехать. Куда же теперь-то?
Глядя, как Нил зло затягивает гужи, она подумала, что, может быть, он верно замыслил, ведь на хуторе ждет их голодная смерть, никто не сможет помочь, никому до них дела нет… И все же куда уезжать? Зима на носу, ребятишки босы, не одеты.
— Стало быть, в бега… — тихо промолвила она. — Поймают — на козле забьют.
— Не твоя печаль, — огрызнулся Нил.
— Боязно. Коли что случится, куда ж детишки денутся? По миру пойдут, горемычные, в кабалу вечную…
Нил резко обернулся, и Маремьяна испугалась его гневного взгляда.
— Ведь околеем тут!
— А изба, а двор?
— Спалю! Пропади все пропадом!
Маремьяна подошла к мужу, погладила по плечу:
— Не надо, Нилушка. Вдруг кто-нибудь сюда поселиться захочет. Место доброе…
Нил молча налаживал сбрую. Когда кончил, буркнул:
— Ладно, быть по-твоему.
Доехав до опушки леса, Нил спрыгнул с фуры в жухлую мокрую траву, снял с задней стенки топор и сунул его за пояс под армяк. Два младшеньких спали, убаюканные качкой, посапывали и причмокивали во сне. Рука сама потянулась погладить их по льняным головкам, и тут же Нил рассердился на себя за свою слабость. Он торопливо обошел фуру, дотронулся до жениного плеча.