— Евлашкой звать, — дрожа губами, повторил парнишка.
Скоморохи, осторожно ступая по кочкам, приблизились к нему. Заплаканное, в грязных подтеках и заплесках лицо его болезненно кривилось. Присев перед ним на корточки, дед Куземка коснулся кончиками пальцев льняных волос.
— Ах ты, Евлашка — белая рубашка! У тебя зубы-то есть?
— Есть.
— Ну тогда давай-ко пожуй что бог послал. — Старик раскрыл свой мешок, и оттуда появились горбушка черствого хлеба, синяя луковица и репка. Поди, давно не кусал-то?
— Давно, — Евлашка впился острыми зубами в горбушку.
— Мокеюшко, запали-ко костерчик, — сказал старик, — продрог парнишка, как бы хворь не одолела.
Скоро затрещал в огне хворост, и Евлашка впервые улыбнулся.
— Доколе тут торчать будем? — опять забурчал Ермилка. — Благодетели! Связались с младенцем. Куды его денете? Неужто с собой потащим!
Дед Куземка, глядя на желтые языки пламени, тихо промолвил:
— Лихой ты человек, Ермилка, и, окромя себя, никого тебе не жаль. Все вы, тати, таковы: друзей по деньге считаете, а за добро злом платите.
— Ну-ну, ты того… полегче, старичина! — угрожающе проговорил Ермилка.
— Не грози мне, паря. Я ли тебя не знаю. Ты ведь трус последний, а лес таких не любит. Ой, не любит! И попомни, молодец-рваное ухо, без мальца не двинемся. Негоже дитя в лесу бросать, грех это великий, непростимый. Евлаша с нами жить будет, научим его всякой премудрости. Пойдешь с нами, дитятко?
Евлашка проглотил последний кусок и снова насупился.
— Мне бы мамку найти, братиков, тятьку тож, — печально промолвил он.
— А ты доведи, что стряслось-то, — сказал дед Куземка, подбрасывая в костер веточки хвороста, — авось и поможем.
— Отнял у нас приказчик Шелапутин весь хлеб без остатку, и тятька сказал: «Давай уедем, все равно пропадать». Бросили и дом и двор. У лесной опушки тятька взял топор и ушел. По дрова, видно. Долго его не было. А тут волк объявился. Наш Серко испужался да как чесанет! Мамка с ним управиться не может, а Серко несет по лесу — откуда только прыть взялась. Сначала по какой-то тропе неслись, потом по гати. Мамка орет: «Держись крепче!» Я держался, держался, да — не помню где — меня как подбросит, как швырнет в сторону! Башкой брякнулся оземь и, наверно, долго лежал, потому как очухался и вижу — никого. Один лес кругом. Куда идти, не ведаю. Ночь, темно, зверье скулит в чаще. Страшно. Я на дерево залез, всю ночь глаз не сомкнул. А потом уж не помню, сколько дней по лесу бродил, все дорогу искал и думал: «А вдруг мамку или тятьку встречу…» Медведей видал, рысей, сохатых, а лисиц и зайцев без счету. Ел ягодки, да с них понос один и не сытно. Вот седни вы меня нашли…
— Дела-а, брат, — протянул Мокейка. — Как же место называется, откуда ты родом?
Евлашка пожал плечами. Это было ему ни к чему — живет и ладно.
— А батьку как звать? — не отставал петрушечник.
— Нилом Стефановым.
— Плохи твои дела, Евлаша, — сказал дед Куземка. — Утешать не стану, потому что родителей твоих отыскать — дело нелегкое. Может, господь и выручит, найдутся тятька с мамкой, а искать их в тайге… Знаешь что, Евлаша, пойдем-ко, дружок, с нами.
— А вы кто?
— Скоморохи мы. Везде бываем, людей потешаем, вслед боярам свищем, матку-правду ищем. Мир-то тесен, авось отыщутся твои сродственники сами… Ну как?
У Евлашки захватило дух: скоморохи — веселый народ! С такими не пропадешь и, точно, везде побываешь.
— Я согласен, дедушка. Берите меня с собой. А уж я для вас расстараюсь и похарчить и постирать…
— Что ты, что ты, дитятко. Это мы и сами умеем. Ты нам помогать будешь. — Дед Куземка разбросал ногами костерик и положил коричневую в жилах руку на плечо Евлашки. — Пойдем, Евлампий, в большой мир, ибо должен ты познать, что есть зло и что есть добро. Сидючи на печи того не уразумеешь.
4
До дому оставалось рукой подать.
Бориска шел скорым шагом, не ощущая усталости. Правда, возвращался он домой еще более бедным, чем уходил. Руки пусты, ноги избиты дорогой, а в голове ералаш. Сотни верст отмахал, а братнина наказа не выполнил, одежду износил, деньги потерял, нажил только синяки да шишки. Зато крепко уразумел, глядя на людскую жизнь, что не ко всем одинаково бог милостив. Кто в довольстве живет да в достатке, к тому господь благоволит, а кого нужда грызет, про тех запамятовал. Попы учат: не возропщи, ибо легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай. Можно подумать, что бедняку голому туда угодить ничего не стоит: ложись на лавку и помирай скорее — в аккурат там окажешься. А вот хорошо там или плохо, в раю-то, никто толком не ведает, одни попы бают, что уж больно там привольная жизнь. Откуда им сие ведомо?.. Опять же говорят, что в рай улетает душа человечья, а тело бренное в земле остается гнить до конца, до тлена. Оно, конечно, душу напитать — ерунда, много ли душе надо. А тело…