— Дорогие гости, присаживайтесь к столу да отведайте, что бог послал.
Дважды просить не потребовалось. Рассаживались шумно, покрякивая, потирая руки, расправляя бороды.
Самко с Бориской присели было к торцу стола, но Евдокея провела их ближе к красному углу. Справа от Бориски сидели два мужика. Один, в чистом синем армяке, поминутно проводил пальцем под ядреным красным носищем. Другой, сухонький, с елейным личиком, часто-часто моргал короткими ресничками, шевелил сморщенными губами. Носатый, оглядывая застолье, сказал:
— Ну, Митька, ну, молодец! Этаких горячих давно не видывал.
Сухонький хитро улыбнулся:
— Обошлись они ему в копеечку.
— Небось еще осталось. У невесты сундуки ломятся от добра.
— Теща-то сама не своя от радости.
— Как не радоваться — выдали тетерю за орла! Бить ее будет Митька-то. Уж я его знаю.
— Наше дело сторона. Пущай их как хотят…
Напротив, наискось, почти под самыми образами важно восседали несколько монахов. В одном из них Бориска узнал отца Варфоломея, который первым подписал приговор в трапезной. Бориска толкнул Самко локтем:
— Монахи здесь почто?
— А как же! Наша деревня с землей к Соловкам отписана. Они тут хозяева.
— И этот тоже? — Бориска кивнул на Варфоломея.
— Красноглазый-то? Нет. Это вологодский приказчик, вновь поставленный, в Вологду едет. Знакомый тебе?
— Видал ни Соловках, — уклончиво ответил Бориска.
В это время все зашевелились, завставали. Совсем пунцовая от пива и радости, в горницу вплыла теща, держа в вытянутых руках здоровенное блюдо с горой блинов, над ними поднимался пар.
Мужу и жене дружки поднесли по большому блюду с кубками, в кубках пьяное зелье. Молодые приняли с поклоном, пошли вдоль столов, угощая гостей. Начались пиршества горячи. Раздавались здравицы в честь молодых и родителей.
Не успели расправиться с блинами, с закусочкой, как на столе появились кулебяки с грибами, с селедочкой, пироги тресковые, капустные…
Гости распускали кушаки, обтирали потные разгоряченные лица. Уже проливали зелье на столы…
У выхода возникла ссора: двое таскали друг друга за бороды, били по щекам. Митька Звягин, хмурый и бледный, вышел из-за стола, неспешно подошел к драчунам. Взяв обоих за воротники, встряхнул, как щенят. Один костистый с изможденным лицом мужик страшно ругался, рвался из железных Митькиных пальцев. Митька молча поволок мужиков к выходу. За стеной по лестнице загремело, послышались истошные вопли, глухие удары…
Митька вернулся, встал в дверях, окинул исподлобья застолье и так же молча прошел к своему месту.
— Сорвал злобу Митька-то, — проговорил соседу красноносый мужик, — а зря. Без драк ни свадьбы, ни горячих не бывает.
— Дело житейское, — сухонький согласно покивал головой, — но ни к чему было мужиков выгонять.
— Гнать-то надо, да не жениха это дело. А он, вишь, сам.
Самко достал из-за пазухи платок и завернул в него несколько блинов, кулебяку и полпирога. Заметив недоумевающий взгляд Бориски, объяснил:
— Матери да сестренке. Пущай попробуют.
Отец Варфоломей сидел как истукан, изредка прикасаясь к пище. Глядя на него, остальные монахи поступали так же, зелья совсем не пили. А застолье становилось все шумнее. Подошло время грянуть песню, но при святых отцах никто не решался затянуть первым.
Наконец отец Варфоломей поднялся — за ним поднялись все чернецы, благословил хозяев, трапезу и скромно подался к выходу. Как только смолкли их шаги за стеной, на середину горницы выступил широкогрудый мужик в распахнутой однорядке. Расправив седеющую бородищу, он возвел очи горе, подбоченился — и в наступившей тишине пророкотал мощный бас:
— О-о-о-й да!
Голова певца упала на грудь, веки опустились, казалось, он задремал… И в этот миг словно загрохотал отдаленный гром, переливаясь раскатами, становясь все сильнее и могучее:
В дверях торчали ребячьи головы, и на лицах детей застыли удивление и восторг. Их никто не прогонял — все были поглощены песней. Крохотный малец прополз в горницу и, положив палец в рот, склонив набок беловолосую головку, уставился на певца.
А певец широко раскинул руки, запрокинул голову, словно подставляя ее свежему морскому ветру, грудь его мерно вздымалась. Он пел самозабвенно, отдавая себя во власть все убыстряющемуся песенному разбегу.