Дьячок едва успевал записывать. Склонив голову набок и высунув кончик языка, он ловко бежал пером по бумаге. Кончил лихим росчерком, схватил песочницу, посыпал написанное.
— Пишись, детинушка, — сказал Сувотин.
Дьячок макнул перо в чернильницу, протянул Бориске. Тот неумело сжал в пальцах гусиное перо, не зная, что делать дальше.
— Эка, — недовольно пробурчал дьячок, — сущий медведь, перо изломил. На тебя гусей не напасешься Бориска огорченно вздохнул:
— Не умею я.
— Придется тебе, отец Димитрей, руку приложить за него.
Старец вывел витиеватую подпись. Рядом расписался дьячок.
Спрятав порядную в поставец, приказчик подумал немного и сказал:
— Женку твою можно пристроить прачкой. Кормить будем, а денег пусть не просит, потому как сынка твоего надо зазря питать. А вот жить… Жить дозволяю в подклете, там чуланы есть. Семейных-то я туда пущаю: с мужиками вместе — не дело.
Соль в Колежме варили давно, и лес был вырублен на многие версты. Поэтому дрова заготовляли далеко от солеварен. Заготовленные свозили из лесу на берег реки и складывали в костры. Весной, в половодье, дрова метали в реку, и плыли они с вешней водой до самых варниц. Там их ловили, снова складывали в кострища на возвышенных местах для просушки. Тогда топоры дровенщиков умолкали, и лишь после таяния снега начинали они свой звон, не умолкавший все лето…
Нил Стефанов оказался небольшого росту жилистым мужиком. Был он силен и ухватист, на работу жаден, но делал все с таким отчаянием, словно стремился заглушить в себе какую-то душевную боль. Не приходилось видеть Бориске в серо-зеленых глазах Нила искорки смеха, строгие были глаза, и сидело в самой глубине их тщательно скрываемое от людей горе.
Напарники Нила были рослые как на подбор, молчаливые мужики, и слушались они Стефанова с полуслова.
С первого дня Нил отрядил Бориску на рубку одного. Остальные работали парами. Сто потов пролил Бориска, пока научился владеть дровосечным топором на длинном топорище, отскакивать в нужную сторону, чтоб не зашибло падающим деревом… Нил молча следил за ним, редко говорил два-три слова, показывая, как лучше взяться за топорище, как поставить ногу, как ударить, чтоб лезвие не скользнуло по стволу да не тяпнуло по ноге. И как-то сказал:
— Ну, парень, кончилась наука. Теперя ты рубака лихой.
Бориска обтер потное лицо рукавом:
— Эко диво — дерево срубить. За день выучился.
Нил усмехнулся странно:
— Верно. Однако ствол — не шея, дерево — не голова. — Повернулся и ушел к своим великанам.
А Бориска смотрел ему вслед, разинув рот: что-то страшное почудилось ему в словах Стефанова.
Чуть не ежедень занимались дровенщики удивительной игрой: доставали из туесков толстые шапки и рукавицы, брали в руки длинные обструганные дубинки, становились друг против друга — и ну наносить удары. Бились всерьез один на один, трое на одного, трое на трое. Кого задевали дубинкой — сильно ли, легко ли, — тот из игры выбывал. Редко кто мог выстоять против Нила: дубинка в руках Стефанова мелькала, как спицы в колесе. Глядел, глядел Бориска на потеху — и разобрала его охота потягаться с Нилом.
— А ну-ко, давай стукнемся!
Стукнулись. После первого выпада Бориска получил такой удар в лоб, что бросил дубинку и присел под дерево. Добро, что шапка была толстой — спасла.
Нил опустился перед ним на корточки, оглядел шишку на лбу:
— Немятое тело попало в дело. Силы в тебе на двоих, а ловкости маловато.
— Это еще бабушка надвое сказала. Ежели бороться или на кулачках, тогда держись.
— Верю. А на дубинках драться научись.
— Зачем?
— Да хотя бы затем, чтобы меня поколотить.
— Очумел. С какой радости я тебя бить стану.
Нил пристально поглядел Бориске в глаза:
— У тебя в жизни худо бывало?
— Ох, все было…
— А отчего, смекаешь?
— Судьба такая. Против судьбы не попрешь.
— Эх ты, живешь среди людей, а на судьбу киваешь!
И опять Нил отошел от него, оставив в замешательстве: никак не мог понять Бориска скрытого смысла Ниловых слов.
На зиму дровенщики переезжали в усолье, потешали всех жителей «сражениями» на дубинках, но держались особняком, пускали в свой круг только Бориску с Милкой. Степушку не забижали и другим не давали в обиду, любили парнишку, баловали…