— Убирайся, кобель! — проговорила Милка. — Вон отсюда, падаль паршивая!
И Феофан побежал, проклиная собственную неосторожность, гадину Милку, дураков работников, высыпавших из чуланов. Кровь бросилась в лицо, стучала в висках, и казалось, что вот-вот она, клокочущая, как кипяток, брызнет из глаз…
Степушка заходился в плаче.
Жена кривого Аверки, дородная бабища, распоряжалась, точно воевода на поле боя:
— Милка, давай скоре ковшик, готовь чисту сорочку!
Принеся уголек из печи, она вздула его, бросила в ковшик, налила туда чистой воды, потом набрала ее полный рот и неожиданно спрыснула лицо мальчика. Степушка замолчал, а она, умывая его оставшейся водой, приговаривала:
— От встречного-поперечного, от лихого человека помилуй, господи, раба твоего Степана! От черного человека, от рыжего, завидливого, угодливого, от серого глаза, от карего глаза, от синего глаза, от черного глаза… Соломонида-бабушка, христоправушка, Христа мыла, правила, нам окатышки оставила!.. Запираю приговор тридевяти тремя замками, тридевяти тремя ключами… Слово мое крепко! Аминь…
Взяв у Милки чистую сорочку, изнанкой обтерла лицо Степушке, передала притихшего мальчонку матери.
— А ты чего встал как пень! — Грозно глянула она на мужа. — Собирайся тотчас да езжай в плавежну избу. Скажешь: новой приказчик к мужней бабе пристал. Уж я этих приказчиков знаю: не отступятся, покуда своего не добьются.
— Так-таки и знашь? — съязвил Аверка.
— Поезжай, говорят! — и жена треснула мужа могутным кулаком промеж лопаток.
На утро невыспавшийся и злой Феофан просматривал в братской келье кабальные записи, которые по одной передавал ему Дмитрий Сувотин. Старец сидел в своем кресле, ссутулившись, то и дело хватался за поясницу. За его спиной, хитро ухмыляясь, стоял дьячок Лазарка и делал отметки в толстой тетради. У окна пристроился и от нечего делать ловил мух слуга, конопатый парнюга с тупым взглядом бельмастых глаз.
За стеной простучала копытами, заржала лошадь.
— Принесла кого-то нелегкая, — заметил Лазарка.
Ступени крыльца заскрипели под тяжелыми шагами, обитая войлоком дверь с визгом распахнулась, и на пороге объявился Бориска, следом за ним — Нил. Сзади виднелось бледное лицо Милки.
— Который? — спросил у нее Бориска.
Она молча показала на Феофана.
— А-а, старый знакомый, — проговорил Бориска и не торопясь приблизился к новому приказчику.
Феофан нагнул голову и, глядя исподлобья, угрожающе сказал:
— По какому праву врываешься в братскую келью без спросу?
Бориска сгреб его за подрясник на груди, приподнял с лавки:
— А по какому праву ты, сукин сын, по ночам к чужим бабам таскаешься?
— Отпусти! — Феофан рванулся, но не тут-то было, крепко держали его поморские руки. — Эй, люди, хватайте татя!
— Я тебе сейчас покажу «татя»! — Бориска выволок приказчика из-за стола и потащил в сени.
Феофан сучил ногами, хрипел:
— Помогите же, черти!
Старец Сувотин глядел в окно безучастным взглядом, тихо покряхтывая, усиленно тер поясницу. Дьячок Лазарка застыл с раскрытым ртом, с пера капнули и растеклись по странице жирной кляксой чернила. Вскочил было с места слуга, но на пути встал Нил, подбоченился, посмеиваясь. Тем временем, протащив Феофана через сени, Бориска приподнял его и вдарил ядреным кулачищем в грудь. Приказчик пролетел через входные двери, врезался в дощатые перила крыльца, проломил их и с грохотом рухнул на землю. Соскочив следом за ним, не давая прийти в себя, Бориска встряхнул его, поставил на ноги и от души приложился к монашеской скуле — Феофан покатился как бревно.
— Собирайся! — крикнул Бориска жене. — Тут нам делать больше нечего.
— Куда направишься? — спросил подошедший Нил.
— А леший знает, — признался Бориска, — подумать будет время, путей-дорог много на свете.
— Я с тобой. Эй, Лазарко!
На крыльце, пугливо озираясь, появился дьячок.
— Сколько Бориска и я заробили на вашем поганом усолье? Да живее, некогда нам. И деньги тащи, не то, гляди, сами вытрясем.
Дьячок скрылся в избе. Над стонущим Феофаном хлопотали двое слуг, остальной люд стоял поодаль. Негромко переговаривались мужики, но, видно, никто из них не сочувствовал новому приказчику.
Милка выбежала из подклета, держа в одной руке узелок, в другой замаранную ладошку Степушки. Мальчик, ничего не понимая, растерянно таращил глазенки.