— Порфирий Игнатьевич, я не могу.
— Вот торопыга. Еще не знаешь, куда ехать, а уже — не могу.
— Никуда не могу, — стояла я на своем. — У меня сын маленький, всего два месяца.
Мичуров смущенно потер затылок.
— Прости, — сказал он. — Забыл. Ты должна была поехать на Всемирный конгресс женщин. Но такой маленький сын! Действительно, ничего не поделаешь.
— А куда ехать? — спросила я робко.
— Сначала в Москву, а потом в Данию, Копенгаген.
— И это надолго?
— Недели на две, а может быть, больше. Но ты не расстраивайся. Придется решать иначе. Ты лучше расскажи, как сынишка? На кого похож?
Весь остаток дня провела я сама не своя. Такое оказывают мне доверие, с таким важным поручением посылают, а я не могу ехать. Что делать? Сынишку оставить одного нельзя. Подошла к кроватке, где, слегка посапывая, причмокивая губами, спокойно спал Налью.
— Ну, что мне с тобой делать, что?
И вдруг меня осенило. Минда только что бросила кормить грудью сына. Может, возьмет ненадолго моего Калью?
Дождалась, пока проснется ребенок, завернула его в одеяло, напихала в большую сумку его вещички: пеленки, распашонки, игрушки — и на улицу. Как назло, такси, которые обычно стоят у дома свободные, в нужный момент не подвертывались. Минут пятнадцать ждала, нервничала.
Подкатила на машине прямо к воротам хутора. Навстречу выбежали все его обитатели. Впереди всех Минда. Глаза у нее испуганные. Боится даже спросить, что случилось. Передала ей на руки сверток с ребенком, вытащила сумку из такси, расплатилась с шофером, и только когда машина, развернувшись, уехала в город, объяснила ей причину неожиданного приезда.
Ожидая услышать самое трагическое, она с облегчением вздохнула, узнав, в чем дело. Без лишних слов, причитаний унесла Калью в дом, положила в люльку своего сына. И хотя я понимала, что Калью будет у Минды хорошо, сердце разрывалось на части, когда я через несколько часов возвращалась обратно в город.
Мичурова в райкоме не застала. Секретарша сказала, что он вернется не скоро. Уехал по колхозам проверять, как идет посевная. Я же впервые за много лет эту весну проводила в городе. Через месяц после рождения Калью вышла на работу, определили меня диспетчером в МТС во вторую смену. Мне тогда помогала мать Алекса Марцелла Юрн. Но больше двух недель она не смогла пробыть, вернулась к себе: весной дел в деревне хоть отбавляй. Вот и пришлось мне нянчить сынишку.
От всего пережитого я настолько устала, что не было сил двинуться с места. Боялась войти в пустую квартиру, увидеть кроватку ребенка, чтобы снова не схватить такси и не привезти его обратно.
Мичуров приехал поздно. Увидел меня, сидящую на стуле в приемной, удивился.
— Ты чего?
— Я поеду, — сказала я.
— А ребенок?
Пока у сестры побудет, не беспокойтесь.
Из Москвы до Праги ехали поездом.
Весть о том, что едут советские женщины, опережала нас. На каждой станции наш вагон окружали толпы людей. Школьники бросали нам в окна цветы, совали разрисованные голубями конверты с письмами. В этих письмах они просили передать советским ребятам о своем желании дружить с ними, переписываться.
Из Праги до Копенгагена мы летели.
Встречали нас датские женщины, усадили в автобус, отвезли в гостиницу. Я, как и в Москве, оказалась в одном номере с Саидой Ахадовой, текстильщицей из Таджикистана.
В номере было душно. Открыла окна и старалась вобрать в себя первые впечатления от города, «Уже вечер, но на улицах совсем светло, почти так же, как у нас дома», — отметила про себя. Светились ярко-зелеными огнями рекламы, мешаясь с мягким, жемчужным светом вечерних сумерек. В Эстонии тоже основной цвет — зеленый. Но не такой — мерцающий, таинственный. А здесь зелень яркая, кричащая. Позеленевшая медь куполов и крыш, зеленые пятна аллей парков, бульваров, увитые плющом стены, и даже стеклянный параллелепипед-небоскреб авиакомпании выкрашен в зеленый цвет.
Пока я стояла у окна, Саида разобрала чемодан, переоделась в цветастое длинное шелковое платье, распустила косы. Неслышной мягкой походкой подошла ко мне.
— Зелени много кругом, — сказала, — а дышать нечем. Посмотри, сколько машин, — она говорила с чуть легким восточным акцентом.
Поток машин, действительно, был бесконечным. Останавливаясь перед светофором, они пропускали цветную массу людской толпы.
В ту первую ночь в Копенгагене сон долго не приходил. Во-первых, мысли о маленьком Калью не давали покоя: как он там? Ругала себя: никудышняя я все-таки мать. Успокаивала только тем, что приехала в Копенгаген, чтобы мой сын, как и миллионы детей всех стран, мог спокойно спать в своей кроватке, чтобы детям никогда не пришлось брать в руки оружия, чтоб у них были только мирные профессии.