Романтическая любовь отвечает буквально всем критериям формы искусства. Подобно искусству, она заменяет собой реальность. Она заинтересована не в буквальной истине науки, а в символической правде искусства.
Возьмем, например, один из самых романтических произведений — «Грозовой перевал» 1. Если посмотреть на сюжет буквально, как на отчет о действительно происходивших событиях, то пришлось бы признать, что он больше всего напоминает клиническое описание невроза одержимости. И это даже не очень интересная история болезни. В психологической литературе описаны гораздо более яркие случаи.
Но если воспринимать роман не буквально, если признать его заменой фактической реальности, мы увидим в его преувеличениях глубокую истину — истину, справедливую для всех влюбленных. Дикая, горькая, мучительная любовь Хитклифа к утраченной Кэтрин превращается в подлинно разрушительную силу, которую испытывали и многие другие люди, не способные контролировать сильнейшие желания, из которых вырастает любовь.
Чтобы выразить свою символическую правду, романтическая любовь отбирает и преувеличивает значительные характеристики и буквально игнорирует все, что не имеет прямого отношения к ее цели. Это справедливо и по отношению к искусству вообще. Микеланджело, например, знал анатомию не хуже любого врача своего времени и, вероятно, гораздо лучше большинства врачей. Он мог бы делать рисунки к анатомическим текстам, как Тициан и его ученики, которые иллюстрировали анатомические трактаты великого врача и учителя из Падуи Везалия. Но когда Микеланджело создавал статую Давида для города Флоренции,
1Роман Эмили Бронте (1818—1848) — английской писательницы. — Прим. перев.
[251]
он сделал Давида ростом в пятнадцать футов, что, с точки зрения анатомии, вздор. Он лепил тело Давида нежно и тонко, чтобы показать, что это еще совсем мальчик, не тронутый временем и несправедливостями жизни. А потом в кажущемся противоречии сделал правую руку юноши непропорционально огромной.
Он поступил так потому, что в фигуре Давида что-то должно было указывать на силу, стоявшую за пращой, которая убила Голиафа. Микеланджело вольно обошелся с фактами, чтобы символически рассказать правду о Давиде, показать его молодость, нежность и одновременно силу — не только руки, но и духа. В конце концов, юноша ведь смело пошел на бой с гигантским, хорошо вооруженным, закаленным в битвах воином, хотя сам был всего лишь мальчиком. Точное изображение Давида в виде простого мальчика было бы хорошим отчетом, но не было бы искусством.
Возьмем в качестве другого примера «Птицу в полете» Бранкучи 1— сверкающий цилиндрический объект, совсем не похожий на птицу. И тем не менее в нем выражена суть полета. Скульптор отвлекается от фактов и отбирает только то, что передает движение птицы в полете. Он отбирает и преувеличивает только один аспект и на его основе создает свое произведение. И мы видим полет птицы даже наглядней, чем если бы это была фотография реальной птицы в реальном полете. Мы уловили суть полета.
Точно то же самое мы делаем с романтической любовью. Мы отбираем какую-то часть своих чувств и преувеличиваем их. Влюбленный говорит своей девушке: «Ты для меня единственная на свете». Буквально это неправда. Он оказался здесь, и она оказалась здесь, и железы их действуют, и наступила весна, а может действовать и множество других факторов.
Он может быть весьма практично мыслящим человеком и действовать по совету песни из «Радуги Финиана» 2: «Если
1Константин Бранкучи (1876—1957) — известный румынский скульптор. — Прим. перев.
2Фильм Фрэнсиса Форда Копполы. — Прим. перев.
[252]
не можешь быть с девушкой, которую любишь, люби девушку, которая к тебе поближе». Если он так и скажет девушке, вряд ли она будет расположена в его пользу. Но если он говорит: «Ты для меня единственная на свете», он получает благоприятную реакцию не только от нее, но и от себя самого. Он придает своим чувствам пэандиозность и сам при этом словно растет. Так он более полно ощущает любовь.
Любовь украшает, любовь усиливает
Влюбленный видит в любимой больше, чем кто-нибудь другой. Он восхищается ее внешностью, преувеличивает красоту лица, фигуры или личности. Он вкладывает в нее то, чего в ней нет, но это неважно: он хочет, чтобы так было, он в ней это видит и любит ее за это. Как мы знаем, романтическая любовь создает несуществующий облик возлюбленной. Влюбленный почти не знает реальную девушку. Он влюблен в ее идеальный образ или в такую, какой он хотел бы ее видеть. Аналогично и возлюбленная делает то же самое: она любит свое представление об избраннике или то, каким хочет, чтобы он был.
Все это неразумно. И с учетом того, что произойдет позже, когда влюбленные вступят в брак, абсолютно непрактично. Но вдобавок к рациональным, практичным, эффективным аспектам жизни существует еще и декоративный, артистический аспект. Потребность украшать, создавать красоту есть у всех нас. Мы можем проследить ее вплоть до первобытного человека. На каменной стене пещеры первобытный охотник рисует оленя. Он также украшает свое оружие и свои инструменты. Он изготовляет из оленьего рога нож, а потом украшает его. Вырезает на нем рисунок.
Можно назвать этот первый нож образцом прикладного искусства. Когда первобытный охотник сыт и находится в своей пещере в безопасности, в свободное время он украшает окружающее, тем самым добавляет к своей жизни
[253]
чисто декоративный элемент. Это мы называем чистым ис- кусством.
И если романтическая любовь — искусство, она тоже должна обладать декоративными свойствами. Оно так и есть. Любовь приукрашивает любящих и все аспекты их любви. Соседская девушка может быть всего лишь доброй Элейн. Но влюбитесь в нее, и она превратится в «Элейну прекрасную, Элейну белокурую, девушку-лилию из Астолата» 1. Одна слеза из глаз любимой способна подействовать на нас сильней, чем вода семи морей. Встреча с возлюбленной — высочайшая драма, расставание с ней — величайшая трагедия.
Ради освобождения чувств
Привлекательность романтиков заключается еще и в том, что они сражаются за освобождение чувств. Их восстание против ограничений, которые накладывает на чувства разум, все еще остро осознается нами. Дело в том, что у нас мало возможностей для выражения чувств. Часто мы даже не решаемся признаться в том, что у нас есть чувства. Мы живем в обществе, которое позволяет проявлять чувства только в особых обстоятельствах. В большинстве ситуаций, даже самых эмоциональных, признаком хороших манер, цивилизованности являются сдержанность перед лицом бед, горестей или боли, умение не демонстрировать свои чувства.
Самодисциплина помогает справляться с болезненными эмоциями. Проявления горя, разрешаемые в других культурах, например вопли неаполитанской матери над мертвым сыном, нами воспринимаются как нечто угрожающее. Мы справляемся со своими эмоциями не обязательно лучше, но по-другому.
1В рыцарском романе Мэлори «Смерть Артура» Ланселот встречается с Элейной Белокурой в месте, которое называется Астолат. — Прим. перев.
[254]
Даже когда мы счастливы, мы тоже проявляем сдержанность. Этого мы ожидаем не только от себя, но и от других. Это требование подразумевает, что в чувствах есть что-то нехорошее: или ребяческое, или примитивное, или живот- ное, во всяком случае что-то неловкое. Когда человек в гневе или протесте стучит кулаком по столу, окружающие подпрыгивают — он ведет себя как грубиян. Но романтическому влюбленному позволено свободно выражать чувства и делать это настолько драматично, насколько он способен. И только из-за одной этой свободы можно позавидовать романтической любви.
Свобода выражения чувств — теперь часть нашей политической традиции. Американская и французская революции обосновали ценность индивида, вплоть до его самых раздражающих чувств. Так, по крайней мере, утверждается в принципе, и права индивида тщательно защищены нашей Конституцией, первыми десятью поправками к ней, а также множеством судебных решений.