— Найми сиделку.
— Господи, какой ты… вот ебанашка, оторванный вообще.
— Продай машину, если нет денег.
— Нет.
— У тебя мать умирает, а ты ездишь по говну на дорогом седане. Ты сопоставляешь?
— Я заслужила эту машину.
— Эта машина копает своими колесами говно и землю.
— Так, слуша й…
— И тащит в эту землю меня. Вместе с тобой. Продай свою машину и сделай мне военник.
— В деревне нужна машина. А армия воспитает из тебя мужчину.
— Да не нужна в деревне тачка за три ляма! Хватит расплачиваться мной! Продай машину! — я сказал это и так сильно сжал зубы, что свело рот.
— Да нахуй ты такой сын нужен.
Она сказала это и бросила трубку. Бросила и тут же перезвонила
— Ты можешь отъебаться от меня? — я сказал.
— Так, все, давай не ругаться. Давай как деловые люди. Как в детстве. Партнеры.
Она говорила спокойно.
— Хорошо. Давай как партнеры. Просто договоримся, что теперь мы отдельно. Все, — говорил я.
— Как отдельно? Я плачу за твой универ, а мы отдельно?
— Ты сама меня в него запихнула. Сама. Потому что ты хотела из меня хуй знает кого. Я мог жить в Москве. Давай признаем, что мы оба не очень хорошо рассчитали и просто перейдем в статус кво.
— Андрей. Вот смотри. Давай ты сейчас мне просто поможешь. А потом будешь делать что хочешь. Это трудное время.
— Я помогаю, но… оно ведь не кончится — это время.
— Все плохое когда-то заканчивается.
— Это пожизненный найм, если связаться с тобой.
— Нет, ну это взрослая жизнь. Она такая. Потом втянешься.
— Я не выберусь потом из твоей деревни.
— Все, сворачивай пиздежь. Я все решила. Ты приезжаешь ко мне. Устраиваешься на нормальную мужскую работу. А если не так — идешь в армию. Это по-деловому.
— Че? Нет, че? Я сдохну в армии.
— А я не сдохну?
— Да пусть твоя машина злоебучая лучше сдохнет!
В этот раз я бросил трубку. Она прислала три эсэмэски: «Ты безответственный», «Эгоист». «Сделаешь, как я сказала». Потом снова пыталась звонить, но я не брал.
Я нашел квартирантов — Сашу и Динару, и не сказал матери. Они пришли по объявлению. Динара была двадцатилетней кухонной работницей и готовила вкусные голубцы, а Саша был двадцатипятилетним парнем с плохой репутацией. Его привел старший брат и утверждал, что теперь Саша взялся за голову, но на второй же день они с Динарой напились и переспали. Саша притащил каких-то друзей. Я сказал, что так нельзя, а он сказал мне «расслабься». Они орали, а я сидел в своей комнате. Через два дня он исчез. Еще через две недели уехала Динара, а следующей весной я увидел у нее «Вконтакте» фотографии новорожденного сына. Сашу посадили в тюрьму и в этот раз по-настоящему.
Я смотрел на пустеющую квартиру и мне стало казаться, что я исчезаю вместе с вещами. Что если я срочно не придумаю что-то, то меня не станет. Особенно остро я это ощущал, когда меня игнорил Матвей.
Иногда, когда были в Тольятти, мы с Матвеем ходили на водохранилище, сидели у воды и потом шли в сторону Парка победы. Мы всегда проходили заправку, которая рядом с «Волгарем», и иногда покупали там пиво. Вечером заправка красиво светилась, как на арте в стиле retrowave, что Матвей поставил мне на рабочий стол. Мы стали называть это место Майями, потому что рядом был пляж.
Матвей был одет в бомбер, и я только сейчас заметил, что на спине принт скорпиона, как на куртке Гослинга в «Драйве». Мэт сказал, что очень любит «Драйв», а я подумал, что в этом неоновом тольяттинском свете Мэт — Гослинг для бедных. Я спросил, почему в эстетике ретровейва часто указывается двухтысячный год как время действия, хотя он придуман в наши десятые годы, и в двухтысячных не было всех этих летающих машин и лазерных пистолетов. Матвей подумал и ответил, что это мечта, которой не случилось. Тогда я спросил, почему нельзя придумать новую мечту. Он не ответил. Я подумал, что ретровейв, как и Тольятти с его футуристическими дворцами культуры — консервированная ностальгия по будущему.
Я решил рассказать Матвею о том, что мать мне не поможет и нужно копить на военник или придумывать что-то еще. Он слушал, хмурился и молчал.
— На этой ебучей фабрике меня еще и оштрафовали.
— Сложно было? — спросил Матвей.
— Унизительно. Но это тоже интересно.
— Я видел твои ладони.
— Не, не болит.
— Так не должно быть.
— Я не чувствовал. Просто представил, что я персонаж хуевого фильма.
Мне казалось, я говорю жизнеутверждающе, но Матвей напрягался все сильнее.
— Ну а ты че как, профессионал? — спросил я.
— Расскажу главное, что я узнал в мастерской, — говорил Матвей. — Чтобы заменить дисплей на телефоне, его нужно нагреть. И там есть такой специальный скотч. Но в процессе нагрева этот скотч выдает очень специфичный запах — такой же, как когда лижешь пизду. Нагретый телефон пахнет влагалищем.