Я обожаю детали и несовершенства.
— Не надо, — говорил он. — Это не красиво.
— Это жизнь, — сказал я, — не реклама курортов Краснодарского края.
Я подошел ближе.
— Ты секс.
— Я просто хохол.
Я лег на песок. Мэт лег рядом.
— Ты знаешь украинский? — спросил я.
— Только ругательства, — он ответил. — В семье не говорили, а че в детстве было не очень помню. Но я смотрел «Папиных дочек» на украинском.
— Я тоже не знаю таджикский. Только бытовые слова. И еще как сказать «я тебя зарежу». Интересно, как вообще в Одессе.
— Помню только пляж и дом тетки. Не знаю что там осталось с тех пор. Но… но я представляю, что она прикольная, как у Киры Муратовой в «Увлечениях». Разумеется, я оттуда только куски с Литвиновой видел.
— Хотел бы там побывать?
— Да-а-а. Море, сосны, психи кругом.
— Давай летом следующим съездим.
Мэт погладил меня по голове.
— Че эт? Ты только что злобный был.
— Сейчас у меня в руках совсем маленький зверёк. — говорил Мэт голосом с кассеты. — И, кажется, кому он может причинить вред. Он абсолютно безобиден, он даже кусаться не умеет. И не подумаешь, что он… бобр.
— Бобр?
— Ты плыл, как бобр.
— Скажи «бобр бобр», — попросил я его.
Он сказал, а я засмеялся. Он очень смешно говорил это слово низким голосом, от которого все вибрировало.
— Какое твое тотемное животное? — спросил он.
— Кенгуру. Потому что он бестолковый, но прикольный. И дает пизды. А твой?
— Вомбат. Он ленивый и у него стальная жопа. Он ей защищается.
— Переименую тебя в «стальную жопу» в телефоне.
— Но вомбатов не существует.
— В смысле?
— Животные просто выебываются, чтобы казаться оригинальными. Притворяются. Существует всего четыре вида животных. Это рыбка, птичка, жопка и пЮра.
— Что за пюра?
— Ты не знаешь теорию доктора Хитрюка? — Матвей стал по-смешному серьезным.
— О-о-о, опять доктор Хитрюк.
— Смотри. Я объясню эволюцию видов. Допустим, у нас есть человек. Разумеется, человек не животное.
— Окей.
— Вот. И этот человек прыгает в реку и плывет. Кто он теперь? Рыбка. Потому что рыбка — это все, что плавает. А потом под этим человеком взрывается подводная мина и он взлетает. Кто он теперь? Правильно, птичка, потому что птичка — это все, что летает. А теперь представим, что этот человек падает на берег. И, разумеется, он слабо похож на человека после всех потрясений. Кто он теперь?
— Жопка? — спросил я.
— Правильно. Потому что жопка — это все, что не плавает и не летает, но у чего есть жопа. Ну то есть сейчас мы жопки.
— Окей.
— А теперь представим, что после всех потрясений жопа у человека отваливается. И кто он теперь? Правильно: пЮра. Потому что пЮра — это то, что не плавает и не летает, и у чего нет жопы.
— То есть паук — это пюра?
— Да. У него же нет жопы как таковой.
— А медуза?
— Это рыбка.
— А Путин?
Мэт задумался.
— Жопка.
— Так, а теперь серьезно. Послезавтра экзамен, — сказал я.
— Зачем ты сказал про уник.
— Надо придумать, как решать, — сказал я.
— Потом.
— Всегда «потом».
— Моя голова — это машина, в которой сидит двести психованных обезьян. Сколько нужно обезьян, чтобы тачка поехала?
— В твоей голове двести жоп.
— Как и в моей жизни. Давай просто лежать.
Мы сами не заметили, как уснули в обнимку и проснулись в середине дня. Мы оделись, пошли вдоль реки, дошли до поселка и сели на омик в Самару. Волны качали, Матвей снова уснул, а я фоткал его покрасневший нос, плечи, грязные волосы, торчащие из-под кепки Диппера и неравномерно мохнатые сиськи. Позже он рассказывал, что ему снился сон, будто он сунул мне в рот свой палец и тот забеременел. Он распухал и краснел, и тогда Мэт решил самостоятельно вскрыть палец, но ребенок оказался мертвым.