— Не говори это сейчас.
— Не буду больше говорить.
Я замахнулся рукой и ударил Матвея. Кулак пролетел по скуле и не попал по вене.
— Бля! — закричал Мэт.
— Прости!
— Все норм, так хорошо, убедительнее. Давай теперь точно.
Я затрясся, но ударил его снова. Со второго раза вена надулась и стала заливать нижнюю часть глазницы. Матвей подбежал к зеркалу, потом обратно ко мне и обнял.
— Спасибо тебе. Спасибо, спасибо.
Мы оба тряслись. Сели на кровать. Мэт сказал, что очень хочет спать, потому что всю ночь не смыкал глаз, и предложил полежать полчасика. Он поставил будильник и попросил меня сделать то же самое.
— После пиздюлей всегда отрубаюсь, — говорил он. — У меня комиссия в три часа. Нельзя проебать.
— Тебя еще замотать бинтами надо. Есть?
— Ага. Потом.
— Не надо потом.
— Успеем.
Мы легли и он положил мою правую руку к себе на грудь.
— Жарко, — сразу сказал он и попытался перевернуться на одноместной кровати. Нам всегда жарко спать вместе.
— Разденься.
Я стянул с него штаны и лег рядом.
Матвей сразу уснул. Перегрелся и вырубился. Я лежал и смотрел, как солнце проходит через американский флаг, который висел на окне его комнаты, и ржаво-голубая стена становится разноцветной. Думал о «потом» и «успеем». Я снова положил руку на грудь Матвея, на его жесткие неравномерно волосатые сиськи, под которыми ровно бьется сердце и делает так, что лежать жарко. Я смотрел на молодое израненное мной лицо, потому что он убедил, что так вроде как будет лучше. За дверью ходят студенты, кто-то орет и куда-то ломится, и я подумал, что стоило закрыть дверь на ключ, но она не закрывается. Слушал, как дышат железные мозги ноутбука и нагреваются. Я разбудил Матвея еще до будильника.
— Вставай, — говорю. — Будем тебя мумифицировать.
Пришел Леха и долго над нами смеялся. Я заматывал Матвею лоб, ухо и подбородок, а они с Лехой обсуждали детали плана. Матвей сидел в майке, военных штанах и мне казалось, что мы суперагенты и готовим опасную операцию.
— С Богом. Ветеран прокрастинации, — сказал я.
— Не смешно, — ответил он.
— Даже если завалишь — спасибо, что живой.
И он ушел на пересдачу. Трижды стукнул по косяку, положил фигу в карман и вышел.
Я шел из общаги Матвея в свою и мне стало невыносимо скучно. Мне совсем не хотелось идти к своим деревенским наркоманам.
Я открыл инстаграм. Репин опять отметил Матвея в какой-то истории и Мэт как всегда ей не поделился. На мне были штаны Репина и они резали ягодицы. Я смотрел фотки, на которых Тема надувает губы, прячет лицо за мягким игрушечным динозавром, подсвечивает фильтрами большие глаза с ярко-зелеными линзами, снимает драку с котом и смеется. Я представил, как он сидит среди волосатых тряпок в бабушкиной квартире, готовит в мультиварке какую-нибудь шарлотку, смотрит комиксы и держит телефон маленькой ладонью, трет глаза и улыбается, когда кто-нибудь ставит огонек и смеющийся смайлик под кошкой. Подходит к зеркалу тридцать раз в день и смотрит на вещи, а не на себя. Я подумал, какой он без одежды и как он ложится спать. Что наверняка у него много плохих татуировок не только на руках, но и на всей розовой коже, и под ними, скорее всего, тоже неглубокие шрамы, как и на левой руке, которые трудно заметить, но я вижу. Он засыпает с котами и динозавром на бабушкином диване, дрочит на мои фотки Матвея, как и я, вытирает ладошку об простыни, как и я, а утром скидывает ногами белье и оно пахнет дрочкой и немытыми ступнями, закапывает соленые капли, вставляет линзы, горько смотрит в окно, ест шарлотку и снова постит котов. И я подумал, что таких парней достаточно много, чтобы я был счастлив тому, что есть Мэт.
Через полтора часа написал Матвей:
«Сдал. Допустили. Я просто пересрал. Бывает. Нахуй универ. Пошли смотреть квартиру.»
ГЛАВА 9
Мы идем по Кошелеву и июльской жаре от «Ашана» к нашему дому через спортивную площадку седьмой школы. Матвей останавливается около беговой площадки.
— Буду бегать, иди домой, — он говорит.
— Хочешь приехать красавчиком в Москву?
Он снимает футболку. Он всегда бегает без футболки и за лето его кожа стала коричневой и толстой. На ней светится алюминиевый крестик.
— Ты сдохнешь на солнце. Я покараулю. Если отлетишь.
Он снимает футболку, пробегает круг и, вспотевший, останавливается.
— Щас сердце лопнет.
— Сдохнешь тут круги нарезать, — говорю. — Ты хочешь умереть?
— Я хочу бегать. Раньше лучше было, — говорит он и слизывает пот с губы.
— Ты поправился.
— Это стресс. Я с тобой потолстел.