Голоса приближались.
– Это какая Наташка? Дочка Говенкиных? – раздалось под окном визгливое контральто.
– Да, младшая ихняя. Сопля еще совсем, а уже сладу нету. Представляешь, Сашка Моряк говорит, что она на дискотеку без трусов и лифчика ходит.
– У них и старшая неизвестно от кого двоих пацанов нагуляла. Какая фамилия, такие и люди.
– Я эту шалаву как-нибудь поймаю и песка в ее письку по самые губы насыплю!
Разговор за окном постепенно начал стихать.
Карельский положил руки на столешницу и стал слегка постукивать по ней пальцами.
– Мы с вами, Василий Михайлович, уже полчаса здесь сидим и вперед не продвинулись ни на миллиметр в нашей беседе. Нет, вы, разумеется, может и дальше молчать, закон вам не запрещает, но вы разъясните нам сложившуюся ситуацию, если считаете, что мы вас зря задержали.
– А что говорить? Вон улик сколько.
– Сколько? – Следователь расстегнул на мундире нижнюю пуговицу и откинулся на спинку кресла. – Два обрывка расписки, что мы у вас во дворе нашли?
– Анонимка еще…
– Значит, вы признаетесь в убийстве Квасовой?
Баталин, глядя в сторону, молчал. На рубашке под мышками у него стали проступать большие темные пятна.
Особых симпатий Карельский к нему не испытывал – его раздражали тугодумы, но и особого отторжения фермер у него не вызывал. Он уже понимал, что такой человек мог пойти на преступление только по неразумению и без особой злобы.
– Василий Михайлович, вы же взрослый человек. Не мучайте себя.
– Не убивал я ее.
Фермер сжал кулаки. Кулаки были огромные. Говорили, что Баталин свободно ломает подковы и разрывает резиновые мячи. Глядя на его руки, Карельский готов был в это поверить.
– Хорошо. Будем разбирать завал постепенно. Откуда у вас во дворе взялись обгорелые обрывки расписки?
– Не знаю.
Следователь неторопливо открыл лежавшую перед ним папку и, достав оттуда два клочка бумаги, подвинул их на край стола.
– На одном из них фрагмент вашей подписи? Посмотрите внимательней.
– Чего смотреть – видел я эти бумажки уже.
– Так вы признаете, что на одной из них фрагмент вашей подписи?
– Не знаю. Вроде моей.
– А ниже вашей чья подпись стоит?
– Не знаю.
– Это подпись Квасовой Раисы Николаевны. На втором обрывке прописью написано «пятьсот ты». Это ваша рука?
– Не знаю. Может, и моя. Но Райку я не убивал.
– А что вы сделали?
– Ничего я не делал.
– Тогда откуда появились у вас во дворе эти клочки?
– Да не знаю я! Вот крест святой, не знаю!
Привычным жестом Баталин перекрестился.
– Ладно, допустим. Деньги у Квасовой Раисы Николаевны вы занимали?
Баталин, насупившись, долго молчал. Карельский ждал, перечитывая еще раз показания жены фермера и его работников о том, как тот провел вечер тридцатого мая. Сказать точно, где находился Баталин примерно с девяти до двадцати минут одиннадцатого, никто из них не мог. Сам фермер утверждал, что ездил осматривать бахчу.
– Так брали или нет? – спросил следователь, закрывая папку и отодвигая ее в сторону.
– Брал, – опустив голову, еле слышно ответил Баталин и тяжело вздохнул.
– Слава богу! И сколько?
Баталин закусил губу.
– Василий Михайлович! Ну что вы как маленький, в самом деле.
– …Пятьсот тысяч.
– Так это обрывки вашей расписки?
– Наверное, моей.
– Вы не уверены?
– Не знаю.
– Где вы были вечером тридцатого мая этого года?
– Я же вашим уже рассказывал.
– Расскажите теперь мне.
– Ладно. Сначала был в гараже – чинил прицеп к трактору. Потом дома поужинал и поехал на бахчу. Когда вернулся оттуда, попил с женой чаю и лег спать.
– Вы по пути на бахчу кого-нибудь видели? Если не человека, то может, машину или мотоцикл?
– Не помню. Вроде нет.
– Василий Михайлович, вас подозревают в совершении убийства. Вы это осознаете?
– Все я понимаю.
– А почему так неохотно сотрудничаете со следствием?
– А что говорить-то, если я никого не убивал?
– Скоро сюда адвокат Мыльников подъедет, жена ваша его наняла, может тогда у нас разговор пойдет веселее. Положение у вас незавидное, Василий Михайлович. Чистосердечное признание могло бы вам здорово помочь. И раскаяние, разумеется.
– Как оно мне поможет?
– Срок будет заметно короче.
– Я же никого не убивал.
– Но деньги в долг у Квасовой брали?