Дидковский-младший наслаждался неожиданно свалившейся на него самостоятельностью. Быть самому себе хозяином оказалось на удивление приятно. Особенно если учесть, что самому для этой самостоятельности не приходилось делать ровным счетом ничего, даже банально ударять палец о палец. Как и в прежние времена дом был прибран, холодильник полон. Только при всех этих благах не приходилось теперь отчитываться перед кем-либо в своих планах. В принципе, Валера не мог бы сказать, не покривив при этом душой, что его слишком уж угнетали родители. Напротив, он был благодарен маме за ее непрестанную заботу и вселенскую мудрость. Однако оказалось намного приятнее наслаждаться ее мудростью на некотором расстоянии. Теперь ему вполне хватало телефонного общения с нею. Когда его не было ни на работе, ни дома, Изольда Ильинична в случае крайней необходимости всегда могла разыскать сына при помощи столь замечательного изобретения человечества, как мобильный телефон. Штука преотличнейшая, правда, удовольствие весьма недешевое. Однако Дидковские не были бы Дидковскими, если бы не смогли позволить себе на каждого члена семьи отдельный сотовый телефон. Еще два-три года назад это достижение цивилизации наряду с наличием личного автомобиля являлось для Валерки предметом несказанной гордости, если не сказать гордыни. Теперь же народ начинал понемножку 'облагораживаться', приобщаться к высоким технологиям, однако пока что мобильный телефон если и нельзя было назвать диковинкой, то и рядовым предметом обихода в силу довольно высокой цены как самого аппарата, так и услуг оператора еще не стал.
Целый день Дидковский проводил в банке, отдаваясь работе целиком и полностью, постигая избранную науку на практике. Не то что догадывался — прекрасно знал, что долго сидеть в кресле обычного банковского клерка ему не доведется, папочка, вельми уважаемый Владимир Александрович, непременно поможет подняться по служебной лестнице. Однако для того, чтобы в дальнейшем эффективно распоряжаться чужими средствами, следовало начинать с малого, с самых-самых азов. И отдел кредитов для этого подходил как нельзя лучше.
Не отсидев положенное время, не попротирав штаны бестолку, а поработав на совесть, Валера освобождался обычно около семи часов вечера. Дальше путь его пролегал по привычному маршруту: сначала Строгинский бульвар, где Валерка принимал душ и переодевался во что-то чистое и выглаженное, но не столь официальное, как строгий деловой костюм, и, свежий и благоухающий французскими ароматами, пешочком прогуливался к известному дому на Таллиннской.
Кристина встречала Дидковского всегда радостно, как самого что ни на есть законного супруга в начале медового месяца. Хоть и не была красавицей, но всегда старалась выглядеть свежей и ухоженной, хоть и нелегко было выделять деньги на всяческие косметические средства из более чем скромной зарплаты библиотечной служащей. А другого источника дохода у нее не имелось, ведь договор с Изольдой Ильиничной говорил весьма недвусмысленно, что ее услуги оплачиваются лишь арендой квартиры, но никак не деньгами. И за все шесть лет условия договора ни разу не пересматривались. Вот и приходилось Кристине выкручиваться самой: хочешь не хочешь, а умудрись выкроить из крошечной зарплаты на духи да на косметику, да при этом еще попробуй не остаться голодной. Желательно еще, чтобы в холодильнике всегда лежал кусочек дорогой колбаски и хорошего сыра на случай, если Валерик вдруг проголодается. А дешевую колбасу он не употребляет…
Но самой большой статьей расходов в Кристининой смете было приобретение нижнего белья. Вот уж где она считала экономию недопустимой! Могла голодать, перебиваться горбушкой хлеба и стаканом несладкого чая, но отказать себе в покупке красивого белья никак не могла. Откладывала с зарплаты Валерику на сырокопченую колбаску, которую он очень жаловал, на карбонат, себе на хлебушек, а все остальное запросто могла потратить на бельишко. Об одном сожалела — что не все, что ей нравится, может купить, а лишь самое дешевое из дорогого и красивого. На верхней одежде экономила точно так же, как на собственном питании, ведь Валерик ее, по большому счету, в верхней одежде и не видел ни разу, за шесть лет так и не удосужился вывести ее в свет. Что там 'в свет' — в кино и то не вывел ни разу! А дома она перед ним в одежде, можно сказать, и не ходит. Для дома у нее было несколько пеньюаров разных цветов и степеней прозрачности и открытости. Ну а уж под пеньюаром… В общем, Валерик никогда не уходил от нее разочарованным!
Не оставалась разочарованной и сама Кристина. Это в первые дни их знакомства Валерик меньше всего напоминал мужчину. Скорее, тогда он не только был похож, но и на самом деле был просто маленьким неопытным шкодливым мальчишкой, дорвавшимся до взрослых запретных игр. Сейчас, спустя шесть лет, Кристина удивлялась, как умудрилась выдержать первые пару месяцев их знакомства. Мало того, что она не переставала ужасаться некрасивости Валерика, его жуткой худобы, из-за чего он неизменно ассоциировался у нее с пауком-альбиносом. Ей были крайне неприятны его прикосновения, неловкие и царапающие, раздражали неумелые его ласки, вернее, почти полное их отсутствие. И то, как этот мальчишка открыто демонстрировал ей свое превосходство, то, как каждым взглядом, каждым жестом своим, каждою своею мерзкой ухмылкой подчеркивал, кто тут хозяин, практически каждым словом своим, даже мимикой некрасивого своего лица макая ее носом в дерьмо: мол, знай свое место, шалава, да ножки пошире раздвигай.
Стоит ли говорить, что ни малейшего удовольствия от такого общения она не получала ни в моральном, ни в физическом плане? Даже всерьез обдумывала, не разорвать ли ей договор с Изольдой Ильиничной. Москва, отдельная квартирка — это все, конечно, замечательно, да не великовата ли цена за такое 'счастье'? Конечно, мечта не покидала ее ни на один день, та самая мечта, самая-самая главная в ее жизни — непременно выйти замуж за москвича, да желательно не за простого трудягу-работягу, а за богатого, или, как минимум, перспективного в этом плане. И вот как раз Валерик Дидковский, хоть и некрасивый и даже неприятный во всех отношениях мальчишка, максимально подходил к Кристининой генеральной мечте. А потому она терпела, иногда сцепив зубы, терпела ради мечты, ради исполнения главного желания, можно сказать, генеральной цели своей жизни — остаться в Москве, стать богатой уважаемой замужней дамой. Унижалась, вернее, позволяла себя унижать этому нескладному некрасивому мальчишке, полагая, что все бросить и уйти можно в любой момент, как только почувствует, что с нее достаточно всей этой мерзости. А потому снова терпела: гадко, противно? — да, но наверное, это еще не предел, наверное, еще может быть и хуже? Тогда сейчас еще, наверное, рано все бросать, пока не наступило вот то самое страшное, самое отвратительное. Значит, она может себе позволить пожить здесь еще немножечко, до окончания семестра, до окончания института — лишь бы не возвращаться в гадюшник, именуемый общежитием. А когда будет совсем невмоготу, тогда она уйдет, непременно уйдет, в конце концов, есть же у нее гордость.
Сердце умывалось слезами, когда этот гадкий мальчишка грубо, совершенно не заботясь о ее чувствах, не просил — требовал, чтобы отвернулась от него. Мало того, что никогда не пытался поговорить с нею по-человечески, он даже смотреть в ее лицо не желал, обнимал только сзади. Стыдно, противно, обидно было до ужаса, но Кристина все терпела: наверное, и это еще не самое страшное. Да и чего удивляться потребительскому поведению Валерика? Ведь договор с Изольдой Ильиничной обязывал Кристину исполнять любые его сексуальные требования, любые прихоти, то есть изначально можно было догадаться, что не для душевных разговоров к ней будет приходить гадкий мальчишка. Да, обидно, до слез обидно. Ведь можно же по-человечески, правда? Даже для этого самого, сугубо для интимных встреч, но ведь можно же с ней обращаться, как с человеком?! Она ж не скотина бессловесная, не бревно бесчувственное, а он так, по-скотски, сзади, лишь бы не видеть ее лица!..