Горожанинов нисколько, кажется, не обиделся на столь едкое замечание. Ответил по-простецки, как старому проверенному другу:
— Ну, Валер, ты сказал! Это для Сливки подъезд самое то, что надо. А Лорик… Нет, ты что?! Лорик — это… Да нет, об этом даже речи идти не может. Это же Лорик! Нет, Валерка, тут ты в корне неправ. Лорик заслуживает наилучшего. С ней все должно быть красиво и цивилизованно, по высшему разряду: никаких подъездов, никаких подвалов, никаких машин. В общем, никакой мерзости. Честно сказать, у меня таких, как она, никогда и не было. Ни в Москве, ни в Детройте. Таких, наверное, вообще не бывает, она такая одна. И я с ней совсем другой стал. Это раньше для меня все было просто. А с ней… Прикинь, я сам себя узнавать перестал, честное слово! Сам себе поражаюсь. А больше всего поражаюсь тому, как я раньше мог ее не замечать? Ведь она всегда, с самого детства, была рядом! И куда только мои глаза смотрели, а? Совершенно ведь не замечал! Лариска и Лариска, маленький хороший парень, надежный друг. Младший брат. Но никак не девчонка, не девушка, не женщина. Просто Лариска. А теперь это мой Лорик…
Генка мечтательно улыбнулся и продолжил:
— Валер, а ты когда-нибудь замечал, какая она красивая? Хоть когда-нибудь, хоть раз думал, что она — девчонка? Иначе, как о друге, думал? Или ты такой же идиот, как и я? Такой же слепец?
Дидковский молчал. Ярость кипела в нем во всю мощь, но выхода найти не могла. Только было наметился выход наружу, как коварный Горожанинов напрочь законопатил его своим бесхитростным, казалось бы, вопросом. Он что же, и в самом деле ничего не понимает? Не видит? Не чувствует?! Ну и кто же тогда из них слепец?!! Ведь это Дидковский, а не Горожанинов, первый открыл всю Ларочкину красоту и неповторимость, Дидковский!!! И о том, что Ларочка девочка, а не младший брат, как выразился Генка, тоже помнил каждую секундочку своей жизни. Да для Валерки, откровенно говоря, кроме Ларочки Лутовининой и не существовало других девочек, ведь только ее, ее одну видел даже с закрытыми глазами, одну ее воспринимал женщиной. Ей было-то всего-навсего одиннадцать лет, а Дидковский уже тогда видел в ней Женщину, именно ту, единственную и неповторимую, ту, которая с большой буквы. И до сих пор не сомневается в своей правоте. А этот остолоп, красавчик и любимец публики, полагает, что Ларочка — это его открытие?! Ему, видите ли, мало того, что Валерик позволяет ему уже два месяца 'прогуливать' Ларочку по улицам, ему теперь захотелось большего! Хотеть-то он, видите ли, умеет, хотеть он уже научился, а вот предоставить Ларочке тот уровень, к которому она привыкла благодаря многолетним стараниям семьи Дидковских — этого он не умеет, это ему слабо, это ему 'Валерик, помоги!'!!!
— Я, Гена, может и не настолько красив, как ты, может, и совсем некрасив. Да только это еще недостаточное основание для того, чтобы считать меня идиотом и слепцом. Так что говори только за себя. А я в отличие от тебя с самого детства видел в Ларочке именно девчонку. И никогда не воспринимал ее ни хорошим парнем, ни младшим братом!
Дидковский уже плохо соображал, что говорит, что происходит. Сказал — и осекся. Да уж, здорово получится, если Генка догадается о его истинных чувствах к Ларочке! И чего это он, собственно, разоткровенничался перед этой сволочью?!
— Если уж на то пошло, — попытался выкрутиться он. — То она для меня всегда была младшей сестренкой, а не братом, как для тебя. Она же вот в этом самом доме, можно сказать, дневала и ночевала! Ну, насчет ночевок я, пожалуй, несколько утрирую, но тем не менее этот дом для нее не менее родной, чем родительский. А ты сейчас хочешь все опошлить, превратить ее второй родной дом в публичный. В рассадник зла, в Дом Мерзости и Похоти. Но между прочим, это мой дом! И он должен оставаться домом как для меня, так и для Ларочки. Я не хочу ложиться в постель и думать, что часом ранее здесь кто-то кувыркался, пусть и на других простынях. Я не хочу случайно обнаружить следы твоей деятельности в виде резиновых изделий в ванне или хотя бы в мусорном ведре. Это мой дом, а не общежитие второго таксопарка!!! И для Ларочки этот дом должен остаться именно домом! Тем домом, в который она может прийти в любую минуту, в самый трудный час и получить здесь реальную помощь. А то, что ты, здоровый дурак, научился хотеть баб, да никак не научишься обслуживать свои желания в материальном плане — это, прости, твои личные проблемы. Не я ли тебе говорил, что поступать нужно на финансы, поближе к деньгам, пусть и чужим, а не в твой дурацкий автодорожный? Работал бы сейчас в банке, имел бы себе неплохую зарплату и еще лучшие перспективы. А я, извини, не могу и даже не имею ни малейшего желания заботиться о твоей половой жизни. И как вообще в твою бестолковую голову могла прийти такая чудовищная мысль? Это же надо — превратить мой дом, дом, в котором Ларочка провела большую половину жизни — в блат-хату, в публичный дом!!!
Горожанинов как-то странно крякнул и поднялся из кресла. Подошел к Валерке, протянул руку:
— Прости, брат, не подумал. Жаль. Но наверное ты прав. Да и вряд ли Лорику эта идея пришлась бы по душе, как же я сразу не понял. Она ведь тут даже не сможет расслабиться. Извини, Лерик, я не хотел тебя обидеть. Ну ладно, я пошел. Ты ведь куда-то собирался, я тебя, наверное, задерживаю?
И уже в дверях оглянулся, улыбнулся виновато:
— Наверное, ты всегда и во всем прав. Наверное, и мне стоило идти на финансы, поближе к чужим деньгам, как ты выражаешься. Но не мое это, не мое. Мне железяки ближе, схемы, чертежи… Не так выгодно, скорее, даже совсем невыгодно. Зато интересно.
И, не дожидаясь ответной реплики, покинул негостеприимный нынче дом.
Глава 12
Прошло еще совсем немного времени, а Новый Год уже настойчиво стучался в двери. Совершенно по-праздничному кружились снежные хороводы за окнами, торжественно плавая в ярких лучах фонарей, словно в парке на аттракционе 'Лодочка' — туда-сюда, туда-сюда. О приближающемся празднестве настойчиво напоминало красочное оформление каждого уважающего себя магазина, да что там магазина — бери выше, самой Москвы! Город сиял торжественной иллюминацией, у каждого дерева, на каждом перекрестке, буквально на каждом столбе висело этакое завуалированное: 'А ты подготовился к Новому Году?! Не забывай, праздник стучится в двери, и встретить его нужно так, чтобы не было мучительно больно!..'
И вот в этот момент все чаще Валеркину голову стали посещать нехорошие мысли. Ну ладно, до сих пор все обходилось, благо что как у Генки, так и у Ларочки родители крайне редко оставляют квартиры без присмотра. Пусть не от особой житейской мудрости, пусть сугубо по стечению обстоятельств. До сих пор эти обстоятельства складывались в пользу Дидковского, но Новый Год… Празднование ночного праздника очень даже чревато своими последствиями. Как бы влюбленные не натворили каких-нибудь безобразий. Нет, тут полагаться на случай не стоит, тут надо самому все предусмотреть. Да при этом еще желательно в глазах Ларочки остаться джентльменом. Да и в Генкиных глазах хорошо бы остаться другом. Хоть и хочется иной раз показать ему свое истинное лицо, а, как ни крути, гораздо больше пользы в позиции не врага, но друга. И Дидковский принял решение.
Хоть и не звонил Горожанинову, кажется, целую вечность, а номер телефона, можно сказать, до сих пор от зубов отскакивал.
— Ген, не зайдешь ко мне? Сто лет не виделись. А у меня, между прочим, кое-какое предложение имеется.
Путь с восьмого этажа до третьего много времени не занял, и уже через десять минут Гена сидел в кресле в квартире Дидковского и потягивал пиво из банки.
— Эх, Валерик, хорошо живешь! В двадцать два года — машина, собственная трехкомнатная квартира. Живи — не хочу! Небось, от бабья нынче отбою нет, а? Они на материальное благосостояние падкие, заразы!
Дидковский едва не поперхнулся пивом. Нет, ну надо же, гад какой! То есть получается, что его можно любить сугубо за материальные блага?! Ах ты сволочь!!! Однако ответил почти спокойно:
— Я, Гена, на что попало не ведусь. И вот такие, падкие на материальное благосостояние, меня крайне мало интересуют.
Горожанинов хихикнул:
— Так ты, Лерик, что, до сих пор того, в девственниках маешься?