Однако пока Хилма обдумывала, стоит ли ей разуться и побродить в ручье, над головой у нее прогромыхал поезд — ежедневный вечерний экспресс, который пронесся с оглушительным грохотом, окутанный дымом, — вереница вагонов второго и третьего класса, а также шоколадных пульмановских, покрытых пылью бескрайних равнин Юго-Запада. Подрагивание опор эстакады передавалось земле. Оглушительный стук колес заглушил журчание ручья, заглушил он и топот чалой кобылы, спускавшейся вниз по усыпанному гравием откосу, и Хилма вздрогнула от неожиданности, когда, проводив глазами поезд, обернулась и увидела перед собой лошадь и сидевшего на ней Энникстера.
Он смотрел на нее и улыбался, что случалось с ним редко; даже жесткая линия его слегка выпяченной нижней губы смягчилась. Здороваясь, он снял широкополую шляпу, и, хотя его растрепавшиеся рыжие волосы тут же встали торчком, упрямого хохолка на макушке в этот раз видно не было.
— Да это никак мисс Хилма? — воскликнул он, спрыгнув на землю и подводя лошадь к воде напиться.
Хилма кивнула и быстро вскочила, смущенно отряхивая обеими руками юбку.
Энникстер сел на большой валун рядом, перекинул поводья через руку и, закурив сигару, разговорился. Пожаловался на жару, на плохое состояние Нижнего шоссе, по которому ехал, возвращаясь с совещания Комитета Союза на ранчо Лос-Муэртос, на медленно подвигавшиеся работы на постройке оросительного канала и, как полагается, на нынешние тяжелые времена.
— Мисс Хилма, — сказал он ни с того ни с сего, — не вздумайте выходить замуж за фермера, — а то хлебнете с ним горя.
От неожиданности Хилма даже задохнулась и вытаращила глаза: необъяснимое чувство какой-то вины напало вдруг на нее, приведя в полное смятение. Дрожащими руками она мяла сверток с кресс-салатом, превращая его в плотный ком.
Энникстер между тем продолжал говорить. Неожиданная встреча смутила и его. Всю прошедшую зиму, нанятый неотложными делами, находясь в пылу политических кампаний, мучительно воспринимая бесконечные отсрочки и финальное поражение в одном суде за другим, он тем не менее ни на минуту не забывал выражения лица Хилмы тогда в амбаре, когда он стоял, обняв ее за талию, под дулом револьвера, мелькавшего в руке пьяного головореза. Немое признание, прочтенное им в ее распахнутых глазах, сказало ему достаточно. Вот только ему ни разу не представилась возможность воспользоваться этим обстоятельством. Когда он на короткое время появлялся на ранчо, Хилма всячески избегала встречи с ним. Перед рождеством она целый месяц гостила у дедушки, отца своей матери, который содержал гостиницу в Сан-Франциско.
Сейчас они наконец одни. И он разберется во всем, что заставляет его испытывать изо дня в день, из месяца в месяц чувство беспокойства, раздражения даже. Вне всякого сомнения, настал момент решиться на что-то, только на что именно, было непонятно. Переместив сигару из одного угла рта в другой, он продолжил беседу. Ему вдруг захотелось пооткровенничать, он подсознательно чувствовал, что это как-то сблизит их.
— Скажите, мисс Хилма, что вы думаете об этой заварухе с железной дорогой? Как вы думаете, польстится Шелгрим со своими приспешниками на Кьен-Сабе? Удастся им согнать нас с насиженного места?
— О нет, сэр! — с трудом переводя дыхание, сказала Хилма. — Ни в коем случае!
— А что ж тогда?
Хилма развела руками.
— Даже и не знаю.
— Ну так знайте: сегодня Союз принял решение — если мы проиграем дело и в Верховном суде в Вашингтоне, — мы ведь подали туда апелляционную жалобу, — мы будем драться.
— Драться?
— Вот именно!
— Вы хотите сказать… драться так, как в тот раз с Дилани… Господи! На револьверах?
— Ну, это еще неизвестно, — уклончиво пробурчал Энникстер. — И все же, что вы думаете по этому поводу?
Низкий, хрипловатый голос Хилмы слегка дрогнул.
— Драться на револьверах. Страх-то какой! Эта стрельба в амбаре — я до сих пор забыть не могу. Каждый выстрел — будто бочка с порохом взрывается.