— Как бы нам самим не столкнуться со встречным поездом? — возразил было испуганный машинист.
— Выпрыгнем, если успеем, а нет, так разобьемся в лепешку. Эге, гляди-ка! Вот он!
Когда паровоз товарного поезда прошел поворот, им стал виден паровоз Дайка, — он опережал их на полмили и летел вперед в клубах дыма.
— До стрелки рукой подать, — сказал машинист. — Уже Пиксли видно.
Дайк, держа руку на регуляторе подачи пара и высунув голову из окошка, вел громыхающий локомотив вперед. Он снова вернулся на свое место, снова стал машинистом, снова чувствовал привычное содрогание машины под полом, слышал знакомые звуки, ноздри щекотали знакомые запахи горячего пара и дыма, ветер, знакомо свистя в ушах, бил прямо в лицо, а по обе стороны пейзаж, будто рассеченный надвое грохочущими колесами локомотива, уносился назад нескончаемым потоком бурых и зеленых красок.
Он сел и сразу же занял привычное положение; выставил локоть в окно и положил руку на рычаги управления. Вдруг инстинкт человека, уходящего от погони, так сильно обострившийся за последнее время, подсказал, что за ним гонятся, и заставил его оглянуться. Вдали он увидел еще один паровоз, который, раскачиваясь на бешеной скорости, летел вслед за ним по параллельной колее. Нет, он не ушел от погони, он все еще был в опасности. Дайк крепко сжал зубы и, открыв топку, стал яростно подбрасывать уголь. Стрелка манометра подскочила, скорость увеличилась. Бросив взгляд на телеграфные столбы, он понял, что делает не менее пятидесяти миль в час. Паровоз товарняка не был рассчитан на такую скорость. Если исключить возможность крушения, шанс на спасение у него оставался.
И вдруг машинист в нем взял верх над рыцарем с большой дороги — он перекрыл пар и до отказа повернул тормозной рычаг. Прямо перед ним вырос семафор. По всей вероятности, здесь находилась стрелка, направлявшая поезда в тупик. Крыло семафора было опущено — это был сигнал опасности, предупреждающий, что стрелка переведена.
Дайк мгновенно догадался, в чем дело. Преследователи решили пустить его под откос здесь. Перевести стрелку у них сообразительности хватило, однако они забыли, что одновременно с переводом стрелки автоматически включается и семафор. Впереди его ждала верная гибель. Дайк дал обратный ход. Ему ничего иного не оставалось, кроме как ехать назад. Дернувшись, судорожно напрягая железные мышцы, огромный паровоз резко замедлил ход; переставшие вращаться колеса продвинулись еще немного и встали. Повинуясь приказу Дайка, паровоз двинулся в обратном направлении, уходя от большей опасности навстречу меньшей: теперь два паровоза, один на второй колее, другой — на главной, неизбежно должны были встретиться и разойтись.
Дайк снял руки с рычагов и схватил револьвер. Перед лицом смертельной опасности машинист снова превратился в разбойника. Сомнений быть не могло — подходил момент жестокой схватки.
Люди, гнавшиеся за ним на тяжелом, громыхающем паровозе, не отрывали глаз от облака дыма впереди, указывавшего местонахождение беглеца. Вдруг они разом загалдели:
— Он остановился! Что-то случилось! Смотрите, смотрите, как бы он не спрыгнул.
— Случилось? Как бы не так! Он назад пошел! Приготовиться! Сейчас поравняется с нами.
Машинист затормозил, но тяжелый мощный паровоз, сильно уступавший в скорости быстроходному локомотиву Дайка, повиновался не сразу. Черное облачко над рельсами быстро разрасталось.
— Он идет сюда! Нам навстречу! Что это, выстрел? Осторожно, он открыл огонь!
Белая щепка отлетела от прокопченной рамы паровозного окошка.
— Стреляйте! Стреляйте же!
Перестрелка завязалась, когда паровозы были еще на расстоянии двухсот ярдов один от другого; с обеих сторон посыпались выстрелы, и револьверная трескотня, казалось, усугубляла громыханье колес и шипенье пара.
Потом словно залп из нескольких артиллерийских орудий потряс землю. Это разминулись паровозы, а люди тем временем палили без устали из револьверов, в щепу разбивая деревянные рамы, кроша стекла, и пули цокали снова, снова и снова, ударяясь о металлическую обшивку. Высунувшиеся из окошек враги обменялись проклятиями, содрогнулись паровозы, с ревом вырвался на волю пар; все путалось, летело куда-то, кружилось, как во время шабаша на Лысой горе. Белые облака пара, клубы черного дыма из паровозных труб, колечки голубоватого дымка, вылетающие из раскаленных револьверных стволов — все это то переплеталось между собой, то расплеталось, превращаясь в марево, слепящее, одуряющее, вызывающее невыносимый шум в ушах, заставляющее тело подергиваться и вздрагивать в такт толчкам и подрагиванию взбеленившейся машины.